Когда за дело взялся Степан, привязать истукана удалось без затруднений. Покидая нумер, Вавила был очень нервный и шел сгорбившись, словно каждую минуту ожидал удара по загривку.
Едва Петр Алексеевич привязался к койке, Меринов начал маневры. Закружило и впрямь нешуточно, так что нельзя было разобрать, где пол, где потолок, где стена. Немолодой организм Жбанкова отозвался на эти выкрутасы очень отрицательно, и весь обед едва не выскочил наружу.
Когда маневр закончился, Жбанков вздохнул с облегчением. Некоторое время он побыл на прежнем месте, проверяя самочувствие, а затем решился открыть замки на ремнях. Тело его тотчас подпрыгнуло и поплыло прочь от койки. Купец дождался, пока достигнет края комнаты, а там легко оттолкнулся одними кончиками пальцев и поплыл обратно. По пути перекувырнулся, попробовал загрести руками, как в воде. Получалось плохо, но занятно. «Рассказать Дрожину, – подумал он, – помрет со смеху».
Однако сейчас время для шуток было неподходящее. Петр Алексеевич с трудом добрался до двери и, хватаясь за стены, начал перебираться в общую залу, чтобы потребовать у Вавилы объяснений.
Разговор захотелось провести с глазу на глаз. Для этого вполне подошла полупустая кабинка возле залы, где хранились запасные полосы железа, а также ведра, лопаты, метлы и прочий инвентарь.
– Что с тобой теперь делать прикажешь? – хмуро спросил Жбанков, стараясь удерживать себя в висячем положении точно против нарушителя.
– Что тут делать? – буркнул Вавила. – Случайное происшествие – и весь сказ.
– Я те дам случайное происшествие! Ни с кем не было никаких происшествий, только с тобой вот... Зачем чужестранца в бока толкал?
– Так ведь мешал, ей-богу, работать не давал!
– И пусть бы мешал! Он – не нашей веры существо, он, может, и понятий не имеет, что нельзя людей трогать и за вихры их драть. Разве я не велел проявлять всем терпимость и снисхождение к его языческим привычкам? – Жбанков неосторожно сделал движение, будто хотел стукнуть кулаком по столу, и от этого закувыркался по комнате.
– Я в пансионатах благородным манерам не обучался, – глухо проговорил Вавила, наблюдая, как купец описывает круги и сальто вокруг него.
– Это ты полицмейстеру говорить будешь, – зловеще пообещал ему Жбанков, тщетно пробуя установить равновесие в своем теле. Ему казалось, что выкрутасы в воздухе умаляют серьезность его слов.
– Зачем полицмейстер? – опешил Вавила. – Не надо полицмейстера, прошу вас! – Он замахал руками и от этого тоже пустился в круговой полет по кладовой.
– Как это не надо? – Петру Алексеевичу было досадно, что не может он прямо взглянуть в глаза виновнику из-за того, что оба куролесили, как птахи. – Привезем в город покойника и от полицмейстера утаим?
– Позовем лучше лекаря. – Вавила с каждой минутой показывал все больше беспокойства. – Пусть засвидетельствует, что был несчастливый случай, а никакого смертоубийства не имело места быть!
– Ишь, какой хитрец! – Жбанков вновь не удержался от резкого движения, закружился и даже задел головой одно из ведер, отчего произошел не совсем уместный в данном случае звук. – Никаких тебе лекарей! Сразу к полицмейстеру!
– Да ведь...
– И слышать не желаю! Марш на свое место.
Вавила помрачнел и, извиваясь, как рыба, поплыл к двери. Вслед ему пристроился и купец, думая про себя, как бы мужик не обернулся и не увидел, какие несуразные движения приходится выписывать телом, чтоб добраться из угла в угол.
Случившееся с пассажиром несчастье совершенно испортило всем настроение. Даже радость возвращения пропала. Никому не хотелось оставаться в одиночестве, поэтому и Жбанков, и Гаврюха пришли в общую залу и тихо сели себе в угол. Мрачные мысли нахлынули на купца. Он думал о покойнике, которого приходится везти домой вместе с выручкой и гостинцами для домочадцев.
Впрочем, постепенно хмурь начала отпускать. Петр Алексеевич вспомнил, что и раньше ходил он в торговые походы, и там случались несчастья самого разного рода. Бывало, лошадь понесет и убьет людей, бывало, пожар произойдет в постоялом дворе. А случалось, мужики схватятся с топорами – когда из-за денег, когда просто с дури. Доводилось в таких случаях и покойников в обоз класть. Такая доля купеческая – дорога, неизвестность, опасность...
Жбанков выскользнул из своего угла и начал тихонько перебираться к инженеру.
– Слышь, Капитон Сергеевич, – позвал он, – ты, что ли, покажи, как снарядом правишь. Надобно знать... – Купец смущенно замолчал, не сумев объяснить, зачем ему «надобно знать».
Инженер хмыкнул, указал на свои рычаги руками, тронул каждый по отдельности и, наконец, пожал плечами, не зная, с чего начать.
– К примеру, как вперед лететь, а как вбок отвернуть, – подсказал ему Жбанков.
– Ну... Он вперед и так летит, – непонятно ответил Меринов. – Надо ему углы задавать.
– Ясно, – с солидностью кивнул Жбанков. – А дальше?
– Ну... Вот... Это у нас планета одна впереди. Надо ее так миновать, чтоб не столкнуться. Для этого надо синусы разные считать.
– А как мне, к примеру, налево снаряд отвернуть?
– Ну... Как сказать... Берем эту вот рукоятку и крутим на себя, чтоб ослабить хомуты на пороховых бочках и чтоб они крутиться на осях могли. Потом оттянуть эти жгуты, но не совсем, а по делениям.
– А сколько делений?
– Это смотря какой синус вычислен.
– А мужики наши тоже умеют синусы вычислять?
– Нет, мужики не могут. Они себе, чтоб понятно было, на лимбах словами написали: «Чуток», «Побольше», «Много», «Дюже много». Только так они и понимают. А синусы я сам считаю.
– Мудрено, – вздохнул Петр Алексеевич, чувствуя, как остывает его интерес к летному делу.
– А эта рукоять – чтоб порох загасить и остановить снаряд вовсе.
– Где?
– Вот, за стеклом. Стекло надо разбить и рукоять выдернуть.
– И что ж, ты всякий раз колешь это стекло?
– Нет. – Меринов пошарил в карманах и, не найдя там платка, промокнул нос посторонней промасленной тряпочкой. – Это тормозная рукоять для особых случаев. А так я опять через синусы снаряд останавливаю.
– Мудрено, – снова вздохнул Жбанков.
Инженер в этот момент прекратил разговор, потому что в его тумбе затрезвонил какой-то звонок и пришлось срочно заниматься управлением. А через полчаса купец почувствовал, что не нужно больше держаться за всякие выступы из страха улететь к потолку. Тело начало обретать долгожданный вес.
Когда стало возможным передвигаться на собственных ногах, Петр Алексеевич взял Гаврюху и направился в кабину, где лежал пассажир, чтобы увидеть, в каком состоянии теперь пребывает тело. Вслед за ними увязался и дед Андрей.
В кабине царил неописуемый беспорядок. Все имущество пассажира, не будучи закрепленным, разлетелось и теперь лежало на полу как попало. Сам хозяин, вернее, тело его покоилось все там же, на лежанке, раскинув в стороны руки и ноги. Уши его беспомощно лежали на подушке. В воздухе висел чужой, неприятный запах, переходящий в отвратительный.
