Но как? Что делать? В каком направлении идти, с кем разговаривать, какие вопросы задавать? Я беспомощен, как слепой перед раскрытой книгой. Я в положении лягушонка, который не успел заползти в нору на зиму и оказался один на выпавшем снегу.
А потому меня влечет течение. Оно сильное и спокойное. Я плохо питаюсь, но не умираю с голоду. Я живу в грязи, но могу смывать ее каждый вечер. У меня нет друзей, но есть с кем поболтать. У меня нет будущего, но разве недостаточно настоящего?
Течение влечет. Берега нет. Да и не очень-то он нужен.
Подобные размышления бродили у меня в голове, когда я сидел на крыше башенки и смотрел на уходящее за горизонт солнце. За спиной небо уже потемнело, и можно было разглядеть, как вспыхивают миллионы таинственных огоньков на склонах далеких гор. Их мерцание было призрачным, неверным, почти неуловимым. Так иногда вспыхивает морская волна ночью — и не можешь понять, сверкнули ли там тела крошечных существ или просто показалось.
Отсюда мне хорошо были видны и несколько аэройдов, рыскающих далеко-далеко, над горами. Я не боялся их. Одиночные аэроиды не страшны Городу, живущему под защитой Башен.
Городские улицы за забором напоминали берег моря после отлива. Чувствовалась остаточная энергетика схлынувшего людского потока. Теперь лишь изредка можно было увидеть работника, ковыляющего домой, или женщину с тяжелым тюком на плече, или торговца с тележкой. Я смотрел на них и думал: «Они такие же, как и я. Вернее, я стал таким, как они».
Почему у них... или у нас? Почему здесь нет веселых праздников? Любая радость выливается в тошнотворное пьяное столпотворение, в котором люди стремятся только поскорее опуститься до уровня животных?
Почему они не пишут картин? Почему не слагают песен о любви?
Мне не раз приходилось слышать песни здешнего сочинения. Как-то из-за забора доносилась унылая баллада о крестьянине, который обманул своих соседей и землевладельца, а потом взял себе его землю, его свинарник и красивую жену. Других тем просто не было. Песня не имела мелодии, был лишь неровный агрессивный ритм, под который представлялись дикари, прыгающие вокруг котла с человечиной.
Почему у них нет Бога?
Солнце село. В сумерках в овощном дворе еще продолжалась какая-то вялая жизнь, но она замирала. Кто-то перетаскивал бочонок из сарая в сарай. Кто-то копая палочкой в куче гнили, выискивая съедобные кусочки. Наконец остался один староста. Он расстелил рядом с воротами несколько тряпок, завалился на них и через пару минут захрапел, спугнув пару бродячих собак за воротами — таких дохлых и уродливых, что никто до сих пор не позарился на их мясо.
Я спустился с крыши и направился к конюшне, где меня ждал мой верный тюфяк, продавленный и плоский, как стелька. До дверей оставалось шагов десять, и я даже слышал, как переговариваются в темноте лошади. И тут меня окликнули.
Когда я обернулся, луна светила мне в лицо. Поэтому сначала я увидел лишь силуэт. Долговязый угловатый силуэт, который мог принадлежать только одному человеку.
— Зайдем ко мне, — предложил Подорожник и, не дожидаясь, зашагал к своей двери, разбрасывая грязь ботинками.
Опять ночная встреча. Видимо, я подсознательно ждал ее, потому что, не сказав ни слова, поспешил за ним. Его комната была очень просто обставлена — кровать, узкий стол у стены, три табуретки. В углу валялись два полупустых дорожных мешка.
Подорожник сел на табуретку и принялся разглядывать меня через свою вечную ухмылочку. Но я смотрел не на него. Я смотрел на стол. Там стояла деревянная тарелка, а на ней — кусок нормального жареного мяса! Его окружала горка желтоватой картошки, рядом лежал пучок зелени. И стояла большая кружка с напитком пивного цвета.
«Спокойно, — приказал я себе, проглатывая слюну. — Не уподобляйся животному».
Подорожник хмыкнул, довольный произведенным эффектом.
— Ешь, — сказал он и подвинул тарелку.
«Не уподобляйся...»— подумал я и накинулся на картошку с мясом. Наверно, ни один гурман, разворачивая золотую фольгу с искусно пропеченным цыпленком, не испытывал такого наслаждения. Меня смущала только мысль, что еда быстро кончится или, еще хуже, у меня ее отнимут по какой-то причине. Но Подорожник, глядя на меня, лишь посмеивался.
Тарелка опустела. Мне вдруг стало неудобно за свое поведение. Там, в прежней жизни, я ни под каким видом не позволил бы своим чувствам выходить из-под контроля. А здесь — разболтался. Никакой самодисциплины.
Настало время подумать, что у меня попросят в обмен за эту минуту счастья.
— Хочешь каждый день так питаться? — спросил Подорожник.
Я неопределенно усмехнулся. Мной овладело подозрение.
— Конечно, хочешь, — усмехнулся в ответ собеседник. — Выпей вина. Не бойся, это не та гадость, что разливают в трактирах.
Я сделал глоток. На вкус это была яблочная наливка, довольно крепкая. Подозрения усилились. Зачем это он меня спаивает?
— Я не знаю, кто ты такой, — проговорил погонщик, не переставая ухмыляться, — но ты, похоже, хороший боец. А вот все остальные думают, что ты сумасшедший. Или лжец. Уже подходящее имя подбирают. Представляешь, каково тебе будет с таким именем?
Я молчал.
— С таким именем тебя не возьмут даже в старосты, — продолжал он. — Не надейся, что твоя сила важнее имени и репутации. Так и останешься уборщиком навоза.
Я сделал еще два больших глотка и почувствовал себя чуть свободнее. Подорожник сверлил меня взглядом.
— К тому же ты — чужак. У нас не доверяют чужакам. Ничего не доверяют, кроме навоза.
— А у вас часто бывали чужаки? — поинтересовался я.
— Редко. Я видел двоих. Один появился на речной заставе, он не говорил ни слова, только рычал и бросался на людей. Его посадили в клетку и показывали за клинки, пока он не умер с голоду. А другого убили крестьяне, когда он воровал капусту с огородов. Надеюсь, ты не из их племени?
— Наверно, нет.
— Я хоть и не верю тебе, но выхода у меня нет. Ты — воин, а не конюх. Становись погонщиком. Я отставил в сторону кружку.
— И что дальше?
— Будешь ездить с нами. Будешь иметь клинки. Есть досыта. Тебе мало? Ты к тому же получишь хорошее имя.
«Он меня еще уговаривает, — с восторгом подумал я. — Ведь это именно то, что мне нужно. Не ему, а мне!»
— Как же мы будем вместе работать, если ты мне не веришь?
—Я никому не верю. Для моей работы это не очень-то надо...
— Ошибаешься...
— А про тебя я все узнаю после первого же переезда. Так ты согласен?
— Подожди... Я все-таки хочу понять, зачем нужен я. Разве мало хороших бойцов? И разве трудно уговорить их стать погонщиками, если и еду, и клинки, и имена вы гребете лопатой? Зачем тебе я — чужак, ненормальный, которому ты не веришь?
