Я молчал. Я бы тоже хотел взглянуть на те места, которые связывали меня и ее с прошлым. Но пойдет ли ей это на пользу? Не станет ли это очередным ударом — увидеть руины своей последней надежды.
— Там уже ничего нет, — тихо сказал я. — Там теперь все по-другому и живут совершенно другие люди.
— Что-то обязательно осталось, — возразила Надежда. — Там были толстые стены из железа. Я же осталась?..
— Когда-нибудь мы обязательно побываем там, — сказал я, желая успокоить девушку. — Но не сейчас.
Мы еще долго ехали под дождем, слушая шум воды, перестук камней под колесами, редкое фырканье нашей лошади. Бедное животное — вот уж кому сейчас действительно лихо!
— Станция... — проговорил я, будто бы сам себе. — Я провел там целую ночь, но так и не понял, что там было раньше, при тебе. Для чего существовало это место? Может, расскажешь?
— Может, расскажу, — ответила Надежда, — когда мы туда поедем.
Не было утра, не было дня или вечера — все тонуло в сером водопаде и шелесте дождевых капель. Ориентироваться во времени оставалось только по собственному желудку. И когда он дал знать, что время обеденное, в редких зарослях, что мокли в сотне метров от дороги, я заметил несколько ветхих просевших домиков.
Это была очередная заброшенная деревня. Я решил, что там мы сможем передохнуть и разделаться с частью наших скудных припасов. Заходить в дома, правда, не хотелось. Чужой дом — он и есть чужой дом, пусть даже брошенный. Но, к счастью, я сразу увидел большой навес с тремя стенами и относительно целой крышей. Там было почти сухо, а места оказалось столько, что я сразу загнал туда и нашу повозку — лошади тоже необходимо отдохнуть от воды.
Надежда спрыгнула на пол, устланный перепревшей соломой.
— Здесь хорошо, — сказала она. — И нет никого. Вот только он... — она указала в другой конец двора.
Я подумал сначала, что девушка имеет в виду старого одинокого грача, который шевелил крыльями под козырьком крыши. Но, когда пригляделся, заметил, что в траве мокнут части человеческого скелета. Словно кто-то из хозяев деревни молча наблюдает за нами сквозь черные провалы глазниц. Я невольно стал разговаривать тише.
Я выложил несколько вареных картофелин, порезал два больших огурца, достал железную банку с отваром шиповника, заменявшим мне чай. Банка была из старых вещей. Имелись еще грибы, но их я решил придержать.
Дорога пробудила у Надежды аппетит. Но все равно она утолила голод раньше меня. Затем встала, неспешно прошлась от стены к стене, в очередной раз осматривая наше убежище.
— Даже не хочется отсюда уходить, снова под дождь, — вздохнула она.
— Дождь рано или поздно пройдет.
— Пройдет... — она едва заметно кивнула.; — А что толку? — прибавила она очень тихо.
Сколько грусти было в этих простых словах. Она права: дождь пройдет — но мир останется для нее таким же враждебным и чужим. И лишь один путь у этого бесконечно одинокого человека — привыкнуть, смириться, похоронить себя заживо среди равнодушных, занятых своими делами людей.
Надежда сняла с пояса магнитную дубинку. У нее был замечательный пояс с множеством петель, защелок, карманчиков и сумочек. Все это предназначалось скорее всего для каких-то инструментов, а не для оружия, но мой подарок нашел там себе место. Она повернула кольцо — шарик завис в воздухе. Быстрый взмах — и трухлявый чурбачок, лежащий неподалеку, разлетелся в щепки.
Я заметил, сколько стремительности и агрессии вместилось в это несложное движение. Надежда не развлекалась — она давала выход чувствам. Она била эту несчастную деревяшку с такой злостью и отчаянием, словно плакала навзрыд.
И вдруг она подскочила ко мне, отведя руку с дубинкой назад.
— Будешь защищаться?
Шутки шутками, а глаза ее не улыбались.
— Буду! — ответил я, откладывая недоеденную половинку огурца.
Первый удар я поймал плоскостью тесака. От второго, третьего увернулся. И слегка толкнул Надежду рукояткой в спину — чтоб не зарывалась. Но ей это лишь прибавило азарта. Она, наверно, жалела, что нельзя врезать мне по-настоящему, и тем не менее на мне упражняться было интереснее, чем на безответной деревяшке.
Она в очередной раз замахнулась, и я, не успевая подставить тесак, шарахнулся в сторону.
— Страшно? — прошептала она.
— Ни чуточки, — улыбнулся я.
Мы прыгали, отскакивали, радовались в моменты удачи — играли, как дети. Надежда смеялась, когда ей удавалось достать меня шариком, а я, видя, как ей это нравится, специально поддавался — пусть смеется, пусть будет веселой и живой, пусть такой и остается. В этот момент я понял — вот настоящее лицо моей попутчицы. Она в самом деле ребенок, на которого судьба не в добрый час примерила взрослую маску. Может — сейчас, а скорее, это произошло раньше, еще до меня — в те годы, когда родина этой девочки гибла под напором безмолвных летающих чудовищ-аэроидов.
И вдруг она резко остановилась, отключила дубинку.
— Почему ты так странно зовешь меня? — спросила девушка. — Ведь нет такого имени — Надежда, это просто слово.
Я запнулся. Не знал, что придется объяснять ей что-то на этот счет.
— Потому... Потому что ты и есть Надежда. Ты — моя надежда. Пока не знаю, на что... На лучшее.
— Почему?
— Разве это надо объяснять? Ты — единственный человек во всем мире, с которым мне есть о чем поговорить или вспомнить. Ты — единственная, кто способен помочь мне понять, узнать, увидеть что-то. Может, даже изменить.
— Зачем тебе это? Зачем понимать, менять?.. Я вдохнул полную грудь воздуха, чтобы начать объяснения — те самые, что тысячу раз проводил сам с собой. Но не сказал ни слова, лишь покачал головой.
— Не хочешь быть Надеждой. Как же мне тебя называть?
— Никак. Зови Надеждой, если нравится.
— А тебе самой нравится?
Она пожала плечами. Потом вдруг повернулась и смело посмотрела мне в глаза.
— Нравится.
Я с облегчением улыбнулся.
— Ты будешь здесь первой женщиной-надеждой.
— Здесь? А где еще?
Я пожал плечами. Но она уже заинтересовалась.
— Где еще есть женщина-надежда?
— Есть. То есть была, — ответил я. — У меня была женщина по имени Надежда. Я очень любил ее.
— А сейчас?
— Она погибла. И мне очень долго пришлось жить без надежды. Наверно, ты можешь понять, как это тяжело.
— Почему она погибла? Аэроиды?
— Нет, они здесь ни при чем. Если интересно, могу рассказать, — я сел на соломенный пол, воткнул рядом тесак.
— Интересно, — она тоже присела рядом на корточки.
