– Погодка...
Человек в плаще проводил его до крыльца, тщательно следя, чтобы зонт находился точно над головой хозяина. Сударев вошел в вестибюль клиники, после чего провожатый отправился командовать выгрузкой тела.
– Здравствуй, Андрей Андреевич, – покровительственно проговорил гость, протягивая руку. – Опять я к тебе.
– Всегда рад, Борис Васильевич, – сдержанно ответил Донской. – Чем могу помочь?
– А все тем же. – Бас звучно отражался от стен пустого холла. – Человечка тебе привез на поправку.
– Никак заболел кто из ваших?
– Да вроде того. Сердечный приступ, еще утром... Кстати, не опоздали мы?
– Нет. Если утром, то нет.
Вошла высокая девушка в голубом халате с алым крестиком на коротком рукаве, поставила поднос с чаем и печеньем. Сударев проводил ее взглядом.
– Хороших цыпок ты набрал себе, Андреич.
– Не ради себя, а ради пациентов, Борис Васильевич.
– Да мне-то что? Если деньги есть, кого угодно можно набрать. Мне-то уже годы не позволяют... – Он кисло улыбнулся и украдкой оглядел Донского с ног до головы.
Тот сидел в кресле расслабившись. Поза свободная, но не чрезмерно. Он напоминал спортсмена, отдыхающего между тренировками. Спокойный внимательный взгляд, красивые, в меру крупные руки, осанка, заметная даже в глубоком кресле. Сударев в очередной раз подумал, что Донской совсем не похож на врача в привычном представлении.
– Ну да ладно... – произнес он. – О деньгах я и собирался поговорить.
– Внимательно слушаю.
– Ты помнишь, за сколько ты в прошлый раз человечка мне подлатал?
– Помню. Четыре с половиной миллиона.
– Вот-вот. Но у того весь живот был разворочен и голова – навылет. А этот – почти как новый. Нельзя ли подешевле?
– Разумеется, можно. Тот был чужим, да к тому же иностранцем, а для них особый тариф.
– Та-ак. А для своих?
– Для своих – обычно два-три.
– Дорого, – покачал головой Сударев, и даже его бас прозвучал приглушенно. – Игра свеч не стоит. А еще дешевле можешь?
– Я ведь уже объяснял, Борис Васильевич. Два миллиона долларов стоит полный ремонт. Это не мой каприз, это цена нашего труда и материала. Можно и дешевле, но результат...
– Мне только один результат нужен, Андреич, – проговорил Сударев, кроша пальцами печенье. – Чтоб человечек заговорил. Вот и все, понимаешь?
– Ну... Думаю, заговорить он сможет. Но разговор будет совсем коротким – если задешево.
– Ничего, он свое уже и пожил, и поговорил. Пускай только шепнет мне пару слов, а там уж – царство ему небесное...
Донской помолчал, барабаня пальцами по столу:
– Пятьсот тысяч вас устроит?
– Дорого, – вздохнул Сударев. – А куда денешься? Ладно, по рукам, Андреич. Слушай, а дешевле уже никак, да?
Донской с улыбкой покачал головой:
– Пятьсот тысяч – столько стоит минимальный набор материалов и препаратов. Нам с этого останется медный грошик да копеечка.
– Да верю, верю... – отмахнулся Сударев. – И конечно, предоплата?
– Обязательно. Пропустите тысяч двадцать-тридцать через банк, остальное – наличными. Без обид, Борис Васильевич?
– Да какие обиды... Я и так у тебя кругом в долгу.
– Не преувеличивайте, – с улыбкой покачал головой Донской. – Вы свои долги оплачиваете очень аккуратно. Никаких претензий.
Сударев поднялся, выпил стоя чашку остывшего чая, вытер пот со лба. Донской тоже встал, готовясь проводить гостя.
– Деньги будут завтра, – сказал Сударев. – Самое позднее – вечером.
– И документы на больного. Все, что соберете, – от паспорта до трудовой книжки. И медкарту, обязательно.
– Да какая у него трудовая книжка! – рассмеялся Сударев, направляясь к выходу, где его ждал адъютант с зонтом наготове.
У двери он остановился, словно в раздумье. Затем приблизился к Донскому и заговорил тихо, чтоб не слышал охранник.
– А все-таки не пойму я, Андреич, твоих раскладов. Как ты это делаешь? Я же тебе натуральный трупешник привез, как ты его расщекочешь?
– Ну-у... – Донской опустил глаза.
– Ладно, молчи, молчи... Знаю, что секрет. Просто не по себе от этого становится.
– Да нет, Борис Васильевич, тут никакой мистики. Метод глубокой реанимации, очень дорогая и сложная технология. Замена омертвевших клеток живыми, искусственное омоложение тканей...
– Красиво поешь, – усмехнулся гость. – Да только врешь, как пить дать. Ничего, я не в обиде. У каждого свои секреты. Я только об одном прошу. Если случится, что помру своей смертью и меня к тебе привезут, – не позволяй им этого делать. Не хочу. Жутко мне от таких фокусов.
– Почему вы думаете, что я вру? – вежливо улыбнулся Донской.
– Тебе еще объяснять? Да если бы такая технология была – пусть дорогая, сложная, – все равно на каждом углу кооператив бы открылся. Я бы сам открыл – «Улыбнись, покойник» называется.
– На каждом углу – вряд ли. У нас очень хорошие врачи и очень дорогая аппаратура. Профессионализм – редкость, Борис Васильевич. На каждый кооператив не напасешься.
– Может, и так, – пожал плечами Сударев, запахнув пальто. – Ну, счастливо оставаться. Присматривай за Лукой... за пациентом. Он мне ох как дорого обходится.
– До свидания, Борис Васильевич.
* * *
Ганс и Кича хоть и обещали вскорости навестить, но в ближайшие четыре дня так и не появились. Григорий немного успокоился. Возможно, надеялся он, ему простили вмятину на машине, место которой и так на свалке.
Поэтому он так и не собрался пойти за советом к более серьезным людям, чем Валька Толстопятов. Такие люди, конечно, были в числе его прежних пациентов. Кого-то он, бывало, вытаскивал из покореженной иномарки, кому-то обрабатывал входные и выходные пулевые отверстия в трясущемся «рафике», бешено мчащемся в больницу.
Очень часто его благодарили и предлагали обращаться за помощью. Григорий говорил «да, конечно», но никакой помощи не просил. Он считал этих людей бесконечно далекими от себя и сомневался, что кого-то могут взволновать его беды. Кроме того, он не был уверен, что его запомнили. В крови и горячке все братаются и предлагают вечную дружбу, однако затем цена этих клятв неумолимо падает.
Отпущенная неделя уже истекала, и тут наконец грянул гром.
Григория подстерегли поздно вечером на выходе из подстанции, когда он собирался домой. Он вышел на крыльцо, расправил зонт и вдруг услышал знакомый голос:
– Эй, Пилюлькин!
«Опель» стоял под фонарем во дворике, заехав под «кирпич». Ганс копался в моторе, Кича сидел на корточках рядом и курил.
