Она продела свою руку под его локоть и мягко потянула вперед. Это был первый раз, когда они прикоснулись друг к другу, не считая того танца на вечеринке. Она повела его прочь от места, где осталась машина. Этрих бросил на нее взгляд через плечо. Она заметила.
— Не беспокойтесь, это ненадолго.
— А я и не беспокоюсь. Просто я перчатки в машине оставил, вот и думаю, не сходить ли за ними.
Без колебаний ее ладонь скользнула вдоль его руки в карман пальто, и ее теплые пальцы в перчатке стиснули его замерзшую голую ладонь. Очаровательнее всего в этом жесте было то, что она не придала ему особого значения. Она сделала это только для того, чтобы погреть его руку, и все. Только доброта, редчайшее из качеств, когда оно встречается в чистом виде. С другой женщиной и при других обстоятельствах это наверняка означало бы что-нибудь серьезное, решающий момент. Но он интуитивно понял, что это не тот случай. Ее простая заботливость его восхитила.
Он посмотрел на их руки, потом на нее.
— Куда мы идем?
— Я вам говорила — к Петрасу Урбсису.
— Звучит не то как чье-то имя, не то как название нового русского оружия. Что-то вроде нового вида танка-амфибии.
Она стиснула его руку.
— Это человек, хотя он действительно из России, вернее, был, потому что он из Литвы.
— Петрас…
— Урбсис.
— Урбсис. — Этрих подождал чуть-чуть, а потом вставил:
— А вы уверены, что он не литовское оружие?
Изабелла снова стиснула его ладонь, но разговаривать, похоже, больше не хотела. Они шли вместе по неказистому рабочему району, где пахло печным дымом, сырым камнем и зимой. Машины проезжали мимо, добавляя к местным ароматам вонь выхлопных газов. Правда, было уже поздно, так что их встречалось немного. Время от времени кто-нибудь показывался из-за угла или попадался им навстречу, но эти прохожие держали глаза долу. Все куда-то спешили, одни домой, другие просто куда-нибудь в тепло. Гулять в этой части города было скучно. Кроме бесконечной вереницы угрюмых многоквартирных домов да редких захудалых ресторанчиков и гастхаусов
[9]
смотреть было не на что. Этрих недоумевал, куда они направляются.
Пройдя половину следующего квартала, он замедлил шаг, увидев кое-что. Поравнявшись с этим, он знаком попросил ее остановиться. Они стояли напротив ярко освещенной витрины. Окна других магазинов, попадавшихся им на пути, были либо тусклы, либо совсем не освещены, так что в них ничего нельзя было разглядеть. Да и поздно уже — в такой час кто пойдет к ним за покупками?
Но эта витрина сияла так, словно Вена ни днем, ни ночью не могла обойтись без ее товаров. Именно ее яркость и привлекла его внимание прежде всего.
— Хочу взглянуть на это барахло в витрине. Чем здесь, черт возьми, торгуют?
Увидев, что там было выставлено, он потерял дар речи. Этрих работал в рекламном бизнесе. Большую часть своего времени он убеждал людей покупать вещи, в которых они не нуждались или даже не подозревали об их существовании. Вот почему он любил смотреть, как остальной мир продает свои товары.
В этой витрине десять флаконов одеколона «Олд спайс» выстроились, словно причудливой формы кегли. Рядом с ними расположились шесть узких мужских галстуков вульгарных старомодных расцветок с геометрическими узорами, которые нынче превратились в последний писк. Великолепно сохранившиеся галстуки из другой эры. В том, что они оригинальные, сомнений быть не могло. Свежевычищенные и отглаженные, возможно даже ни разу не надетые. Мертвый запас. Этрих запомнил это выражение с тех пор, как мальчиком работал в магазине канцелярских товаров. Так называли новый, не пользовавшийся спросом товар, который хранили на складе в надежде, что когда-нибудь и на него найдется покупатель.
За галстуками стояла открытая коробка с набором пластинок 33 1/3 оборота, на которых были записаны речи генерала Дугласа Макартура. Рядом с ними лежала большая открытая иллюстрированная книга о скульпторе Уильяме Эдмондсоне. Подле книги — восемь кусков белого мыла с выдавленным посередине названием: «White Floating». На расстоянии фута от них стояла дамская сумочка из зеленой крокодиловой кожи в отличном состоянии. По ее форме Винсент с первого взгляда понял, какая она старая: Лорен Бэколл
[10]
щеголяла с такими под мышкой в фильмах сороковых годов.
А между всеми этими предметами были в беспорядке разбросаны черно-белые фотографии той эпохи. Наклонившись, чтобы разглядеть их получше, Этрих заметил, что на многих присутствует один и тот же человек. В половине случаев он был в военном, но форма была незнакомая. Какой армии она принадлежала?
На одном из снимков мужчина сидел в окружении группы медсестер с высокими сложными прическами. Другой был сделан в баре, тот же самый мужчина и какая-то женщина сидели на высоких хромированных табуретах и касались стаканами, видимо, чокались. На третьем он стоял с той же самой женщиной, обняв ее за плечи, подле маленького автомобиля, а за их спинами огромные снеговые шапки покрывали вершины гор.
— Винсент.
Этриху стоило груда оторваться от витрины и размышлений о том, что там делает все это барахло, даже когда Изабелла Нойкор окликнула его по имени. Что-то было в самих этих вещах и в том, как они лежали в витрине. Может быть, они так странно выглядели, собранные вместе? Или все дело было в явной заботе и продуманности, с которой их раскладывали? Вся витрина напоминала чей-то очень личный фотоальбом или полку в гостиной, где хранят самые дорогие сердцу, самые важные сувениры и талисманы.
— Взгляните наверх.
— Что?
Она подняла руку и указала куда-то наверх.
— Посмотрите туда. Вон, над дверью.
Не понимая, почему она этого хочет, Этрих все-таки сделал, как она сказала. Он поднял голову и увидел над дверью большую черно-белую вывеску, на которой были написаны всего два слова: «Петрас Урбсис».
Он не поверил своим глазам.
— Как? Это и есть то место, куда вы вели меня, Изабелла?
— Ага. Можете продолжать разглядывать витрину. Она замечательная, правда? Он ее каждую неделю меняет.
* * *
— Он распродает свою жизнь. — Изабелла облизала ложечку.
Пока она говорила, Этрих внимательно глядел в свою чашку с кофе. Потому что, стоило ему глянуть на Изабеллу, и он в два счета терял нить своих размышлений.
— Как вы сказали?
Они сидели за столиком в глубине продымленного зала кафе «Старая Вена», одного из немногих в городе заведений, открытых поздно ночью. Они пришли туда после того, как Винсент вдоволь нагляделся на витрину Петраса Урбсиса.
