Петрас взял платок, но отложил его в сторонку, пока не кончил есть, перепачкавшись при этом еще больше. И только когда от торта не осталось ни крошки, он удовлетворенно вздохнул и взялся за платок.
— В этом разница между нами, Изабелла. Ты видишь крошку и хочешь ее смахнуть. А я верю в то, что всякий человек должен жить так, как старик, который ест шоколадный торт. Ведь для него в жизни не осталось уже ничего, кроме этого восхитительного сладкого вкуса во рту. Потому-то он и наслаждается им больше, чем ты, нисколько не заботясь о том, как выглядит.
Теперь, разговаривая с ним, она вспомнила тот случай и сказала, что старается посмотреть на этих бабочек так же, как он тогда ел шоколадный торт. Петрас усмехнулся, но промолчал. Она поднялась с пола и перешла в ту часть комнаты, которую бабочки облюбовали в тот момент для своих воздушных па.
Снаружи Лени наблюдала за ними через стекло витрины и еще больше недоумевала, что делать дальше. Петрас наблюдал тоже, по-прежнему ничего не говоря. И только Броксимон безразлично повернулся к витрине спиной и смотрел на проезжающие мимо машины.
Три бабочки, похоже, не возражали против присутствия Изабеллы, даже когда она подошла совсем близко и начала переходить с места на место, стараясь рассмотреть их под разными углами.
— У них шизофренические крылья.
Петрас сменил позу.
— Что ты имеешь в виду?
— Сверху синие, а снизу черные. Так, по крайней мере, кажется.
— И зачем это им, как ты думаешь?
Она продолжала смотреть на бабочек.
— Не знаю.
— Посмотри, что происходит с ними, когда они перелетают со света в тень. Но для этого лучше сесть и смотреть снизу.
То в тени, то на свету бабочки ныряли и плясали, кружились и играли друг с другом в прятки.
— Они исчезают. Они исчезают, когда вылетают на свет.
— Нет, просто оттуда, где ты сидишь, так кажется. На самом деле они никуда не деваются, просто ты на мгновение теряешь их из виду. Такой у них камуфляж, Изабелла. Помнишь, что я рассказывал тебе о мимикрии и камуфляже? Это и есть их способ выжить.
Она поглядела на Петраса:
— Поэтому изнанки крыльев у них черные? Чтобы никто не разглядел их снизу?
— Ненадолго, всего на миг, — поправил он ее, — ровно столько, чтобы хватило времени скрыться. Но помни — только с изнанки их крылья черные. Сверху они синие; ярчайшего синего цвета. Для врагов они темные, для остального мира — синие.
Глядя на старый телефон, Изабелла поняла: она может вызвать Петраса из своей памяти, как до этого вызвала фальшивого Броксимона, но с одним отличием. Броксимона она вызвала нечаянно, создав его из собственного страха, слабости и нужды. Петрас, наоборот, был полностью осознанным творением, продуктом любви и доверия лучшим воспоминаниям о друге. И его она привела сюда в помощь себе.
В этом ни на что не похожем мире на границе между жизнью и смертью ей стало ясно, что она способна творить удивительные вещи. Даже более удивительные, чем Лени, ведь она оказалась в этом мире живой, а та нет. В то же время Изабелла осознала, что должна быть предельно осторожна и точна в своем выборе. Здесь она могла творить «лепреконов» или вызывать мертвых, но каких и для чего, зависело исключительно от ее дальновидности, проницательности и воли.
* * *
Немного погодя, когда она уходила, Петрас сказал ей на прощание:
— Сердце и разум редко лгут одновременно, Изабелла.
Она остановилась у двери, ожидая продолжения, но он молчал.
— Я не понимаю.
— Что бы ты ни делала, прислушайся к себе, прежде чем действовать. Постарайся понять, какая часть тебя говорит правду, а какая лжет потому, что так безопаснее или проще.
— Познай себя? — спросила она с улыбкой.
— Поззззнай себя, — отозвался он, растянув согласную так, что ответ прозвучал как жужжание пчелы.
Когда она вышла за порог и захлопнула за собой дверь, на улице ее встретили с кислыми лицами Лени и псевдо-Броксимон. Ждали они долго.
— Ну?
— Я хочу «мор им хемд». Пытаюсь вспомнить, есть тут какое-нибудь местечко, куда мы могли бы за ним пойти.
Ответ Изабеллы был настолько неожиданным, что Лени машинально переспросила:
— Чего ты хочешь?
Изабелла повторила:
— «Мор им хемд».
Броксимон посмотрел на обеих женщин и спросил, не адресуясь ни к одной:
— А что такое «мор им хемд»?
Лени перевела взгляд с Изабеллы на Броксимона, потом снова на Изабеллу, и вид у нее был смущенный.
— Шоколадный торт.
[28]
* * *
Винсент Этрих думал о еде, когда зазвонил телефон. Пока он шел через гостиную, чтобы ответить, его мысли были заняты миской супа. Большой белой миской с густым гуляшом и несколькими ломтями свежего хлеба. Коричневый хлеб, коричневый суп, белая миска…
Он взял трубку и рассеянно сказал:
— Алло?
— Стеклянный суп.
Слова оказались так близки к тому, о чем Этрих думал, что ему понадобилось целое мгновение, чтобы отделить одно от другого. И еще мгновение, чтобы вспомнить и осознать значение услышанного.
Стеклянный суп.
— Кто это?
— Тот, кто знает Изабеллу и стеклянный суп.
Броксимон вышел из комнаты для гостей, где Этрих положил ему на кушетку детский конверт.
— В чем дело? — Он дремал. В его голосе слышался отголосок зевка.
Этрих ткнул пальцем в телефонную трубку и сделал Броксу знак подождать.
— Что вам нужно?
— Дело не в том, что нужно мне, мистер Этрих, а в том, что нужно вам.
Винсент изо всех сил старался вспомнить, слышал ли он этот голос раньше. Кажется, нет.
— Я не знаю, о чем вы говорите.
— Ну, тогда нам надо встретиться, и я все объясню; если у вас есть время, конечно.
Броксимон одними губами произнес:
— Что стряслось?
Этрих отнял трубку от уха и медленно, тоже одними губами ответил:
— Стеклянный суп.
Мгновенно все поняв, Броксимон напрягся.
— А вы, случайно, не друг Джона Фланнери? Если так, то нам незачем встречаться.
Голос на том конце провода сдержанно возразил:
— Вы не правы. Что бы вы сказали, если бы я сообщил вам, что она здесь?
— Изабелла?
