— Завтрак готов.
Хитцель пулей вылетел из комнаты, как делал всегда, когда звали к столу. Он бежал по длинному коридору в дальний конец квартиры, к спальне, где жил телевизор. В гостиную Изабелла его не пускала. Пес остановился у дверей и стал ждать, взволнованно метя хвостом по паркету. Хитцель любил семейные трапезы. Он любил, когда все собирались за столом, смеялись и разговаривали, любил звуки голосов, звон тарелок, запахи еды. Кто-нибудь в любой момент мог сунуть ему что-нибудь вкусненькое. Так оно обычно и бывало.
— Я же говорил тебе, не ходи в ту пещеру. Не удивительно, что тебя съели.
— Что? Ты говорил мне, что в той пещере эльфы. А иначе разве бы я туда сунулся? Я, в отличие от тебя, знаю, что делаю, когда играю в эту игру.
Первым из телевизионной показался Броксимон, протестующе размахивая руками. На нем был новый серый спортивный костюм и белые носки. Следом показался Винсент, рукой прижимая к груди ребенка. У ребенка было круглое лицо и большие уши. Броксимон втайне волновался, не слишком ли они большие и не будут ли его потом дразнить из-за них другие дети. Казалось, Энжи прислушивается к их спору, хотя ему просто нравился перепад громкости между голосами большого человека и маленького. А еще ему очень нравились звуки и мелькание видеоигр, в которые они иногда играли вместе. Это стало ясно уже давно, поэтому теперь, когда они играли, Энжи сидел либо на коленях у отца, либо в «бебий баскете» рядом с Броксимоном.
Идя по коридору к гостиной, они наперебой уличали друг друга во лжи, мошенничестве и тупости, продемонстрированной обоими во время игры. Но делали они это второпях, потому что все относящиеся к игре разговоры надо было кончать, садясь за стол. Если по какой-то причине один из них об этом забывал, Изабелла устремляла на него взгляд Медузы-горгоны, а этого никому не хотелось.
Так что во главе процессии, вошедшей в гостиную в то утро, был, как обычно, Хитцель, за ним шел разгневанный Броксимон, а замыкали шествие Винсент и Энжи.
Сидя на своем месте за столом, Изабелла смотрела на них, и в голове у нее была только одна мысль: «Вот идут мои мужчины».
