— Конечно… Очень было надо вспоминать всякие гадости.
— Как если бы ничего сегодня и не происходило.
— Да, я все поняла.
— И не вздумай меня жалеть!
— Нет, дорогая… Чай по вкусу, сахар по совести, как всегда…
И Женя рассмеялась, удивляясь тому, как легко ее мрачное настроение изменилось, оставив только на самом дне души неприятный, мутный осадок воспоминаний. «Может, я уже начинаю ко всему привыкать? — подумала она. — Ведь рано или поздно человек ко всему привыкает…
Даже к собственным несчастьям…»
Он вышел из подъезда, остановился возле машины. «Я сам себе напоминаю бюргера, — усмехнулся про себя. — Слежу за собственной женой».
Кретинская ситуация.
Где-то громко играла музыка. Он не мог расслышать ничего, кроме оглушительных однообразных ударов. Бум-с, бум-с, бум-с…
Электронные тамтамы не унимались, и ему уже начинало казаться, что они разместились в голове.
Во дворе было тихо. Она никогда не появится, отчего-то подумал он. Она здесь не появится…
Мимо прошел мужчина, показавшийся ему смутно знакомым. Скользнул по панкратовскому лицу равнодушным взглядом, немного задержался у подъезда и пошел дальше.
А Сергей остался стоять, достав сигарету, мрачно посмотрел в серые небеса и снова на уходящего мужчину. Странного, совершенно седого, сутулого… Без шапки, несмотря на то что было холодно.
Панкратов невольно поежился. Снег упал на сигарету, и он выкинул ее. Стайка подростков прошла мимо. Панкратов начал испытывать страшное неудобство и раздражение. Сколько ему еще придется здесь простоять, чтобы дождаться собственной жены? Им же надо наконец поговорить серьезно, он должен все объяснить, и тогда все разрешится само собой.
Он ее увезет назад.
Ему совсем не нравится, что она живет теперь в этой чертовой квартире.
Живет…
Он усмехнулся.
Ему многое не нравится.
— Солнце мое…
От неожиданности он вздрогнул.
— Вот уж не ожидала тебя здесь увидеть.
Обернувшись, он усмехнулся:
— Я тоже…
— Так вышло, — передернула она плечами. — Были тут кое-какие дела… А ты как тут?
— Здесь живет моя жена, — проговорил он, пытаясь возвести между ними стену отчуждения. Жена.
— А-а, — протянула она, улыбаясь.
У нее были великолепные зубы. Все было великолепное. Может быть, поэтому все в ней казалось ему ненастоящим.
— Кстати, я страшно рада тебя видеть, — сообщила она.
«А я нет», — хотелось сказать ему, но он промолчал.
— Дай сигарету, — попросила она.
Он протянул, молча рассматривая ее. Раньше он многого не замечал. Например, что у нее такой волевой подбородок. Тяжелый. Мужской. И взгляд человека, уверенного в своей правоте на сто процентов. Более того, уверенного в том, что все вокруг должно подчиняться его воле.
«У нее мужское лицо», — удивился он. Как же ей удавалось выглядеть женственной, беззащитной, трогательной? Он же ею на самом деле увлекся, потому что ее обидели все люди и надо было ее защищать.
«Ведьма», — подумал он с ненавистью. Когда она расхохоталась там, в тот момент, когда Женька застыла на пороге комнаты… именно тогда он увидел ее по-другому.
Она курила, слегка улыбаясь, и рассматривала его.
— Вспоминаешь наш уик-энд? — поинтересовалась тихим голосом. — О, это было задушевно!
Он не отвечал, наблюдая, как ее рука медленно следует к ярко накрашенному рту вслед за сигаретой. Ухоженная, мягкая, с яркими ногтями. «У Женьки никогда не хватает терпения на маникюр», — подумал он, невольно сравнивая опять их двоих. А руки у нее все равно аристократичные. Странно. Наверное, у людей тоже есть порода… Как у лошадей. И ежели ее нет, хоть в меха разоденься, хоть пластических операций проделай тонну — ничего не изменишь…
Словно угадав его мысли, она внимательно посмотрела в его глаза, стряхнула пепел изящным движением и вздохнула:
— Везет таким, как твоя жена… Все падает с неба, только ладони подставляй.
Он хотел возразить ей, что у нее тоже «все с неба», только с другого. И вдруг посмотрел на Иру другими глазами.
Что в самом деле он на нее взъелся? Каждый добивается собственного успеха своими методами. Если ей внушили, что она достойна особенной судьбы, а жизнь оказалось другой, разве она виновата? Ей и в самом деле не очень-то везло в жизни.
Никто не заставлял его тогда тащить ее к себе домой. Только винные пары, перемешанные с обидой на Женьку, бросившую его в Новый год. Только пьяный задор: «А вот тебе, моя дорогая. Думаешь, что я тут без тебя тоскую, ан нет!»
И кто же знал, что Женька появится внезапно на пороге…
— Ир, — сказал он мягко, — не надо так относиться к Женьке. Это мы с тобой виноваты перед ней…
— Мы?
Брови удивленно поползли вверх.
— Мы? С тобой?
Она зло рассмеялась. Раздавила окурок каблучком.
— Ладно, проехали, — махнула рукой. — Слушай, ты тут долго собираешься торчать? Ужасно не хочется тащиться в центр на автобусе… Из такой глухомани.
Он посмотрел с тоской на закрытую дверь подъезда.
Она не придет. А если придет, то снова увидит Ирку.
— Ладно, — кивнул он. — Пошли… Довезу тебя до твоего центра…
Она слегка дотронулась до его щеки прохладными губами.
— Спасибо, — прошептала она.
Как будто только что пообещала ему все царства мира. Он попытался скрыть от ее глаз внезапно возникшую дрожь. Но не удалось…
Она всегда ухватывала мельчайшие детали.
— Это рушит твой образ, — сказал он. — Знаешь ли ты об этом?
Она прекрасно все поняла, но сделала вид, что это не так. Растерянное личико куклы, подумал он. Господи, как это она ухитряется при своей кукольной внешности быть такой хищницей…
— О чем ты? — спросила она.
Глаза, полные детской наивности. Слегка обиженные, вытянутые вперед губки. Ребенок, которого только что несправедливо обидели.
И ведь не он один такой дурак-то, между прочим… От Ирочки все сходят с ума.
Если она этого, конечно, хочет.
— Так, о своем, — отмахнулся он, трогая с места.
Она сидела на переднем сиденье. Она всегда там садилась в отличие от Женьки, которая наотрез отказывалась. Потому что ее там укачивало. Женьку вообще всегда укачивало от предлагаемых обстоятельств. «Непонятно, как она собирается выживать», — подумал он.
Ирина сидела, откинувшись, наблюдая за дорогой сквозь полуприкрытые веки, и курила.
