— Знаете, — сказал он, — я ведь чуть не ушел на работу…
— А вы уходите? Я вас задерживаю?
— Нет, что вы. Я, представьте, оказался прогульщиком… Сослался на то, что болен. Словно почувствовал, что сегодня мне надо быть дома… Вы будете чай? Или кофе?
— Кофе, — сказала она. — На улице сегодня холодно, и я страшно замерзла…
Она прошла в комнату, на секунду замешкавшись у загадочной запертой двери. Ей и сейчас показалось, что там, за дверью, кто-то есть. «Ну да, — усмехнулась она про себя, проведя ладонью по шершавой дверной поверхности. — Мало тебе страхов и катаклизмов, надо еще чего-нибудь придумать».
Шкаф, отделяющий ее от тайны, сегодня выглядел более миролюбивым. Обычный книжный шкаф.
Она села в кресло и прикрыла глаза.
«У него спокойно, — подумала она. — Несмотря на эту комнату. Несмотря на то что он живет один. И кстати, мне надо этому научиться у него…»
— Вот кофе…
Он поставил поднос на стол и сел напротив нее.
— Я вас искал, — признался он. — Ездил в этот ваш спальный район… Но мне не повезло — вас не оказалось дома!
— О, я снова живу в другом месте, — рассмеялась Женя. — Последнее время я напоминаю себе человека, которого преследуют все духи ада. Со мной происходят странные, ужасно неприятные вещи. Но я не хотела бы вспоминать о них… Знаете, я рада, что вы ко мне приезжали.
— Правда?
— Правда, — ответила она. — Потому что я сама решилась прийти к вам с трудом…
— Почему?
— Мне казалось, что я не имею на это права. Отвлекать вас от собственных забот.
— Но я скучал по вас, — признался он. — Женя… а может быть, мы снова перейдем на ты?
Она не знала, что ему ответить.
— Разве мы… — подняла она на него глаза, — разве мы были на ты?
— Мне казалось.
— Я не помню, — призналась она и рассмеялась. — Знаете, столько произошло…
Ей и самой казалось, что они с ним знакомы так долго, что уже давно разговаривают обо всем на свете, какое уж тут «вы»? Рядом с ним она наконец-то почувствовала себя спокойно, свободно, и ничего ее не беспокоило. Отсюда, из этой комнаты с высокими стеллажами, заставленными книгами, с мягким светом торшера в углу, благодаря которому серый, неласковый день чудился начинающимися сумерками, все ее неприятности казались призрачными. Точно не с ней все произошло, а с кем-то другим.
— Замечательный кофе, — сказала она, сделав глоток. — Ты варишь его по особенному рецепту?
— Нет, обычно, — сказал он. — Просто хороший сорт, наверное…
Он включил музыку и внимательно посмотрел на нее.
— Что у тебя случилось? — спросил он. — Я понимаю, что ты не хочешь об этом говорить. Но я вижу, что ты пытаешься спрятаться от самой себя… Зачем?
— Потому что я очень себе не нравлюсь, — призналась Женя. — Я очень слабая. А мне не хочется быть слабой!
«Возможно ли, чтобы однажды Она примирила меня с неизменным крушением всех замыслов, чтобы сытый конец искупил годы бедствований, чтобы единственный день торжества усыпил в нас стыд за роковую беспомощность?»
Это Рембо писал про Смерть, напомнил он себе. И не надо подставлять другое слово, тем более что это неверно.
Или все-таки у каждого человека своя, собственная «Она»? У кого-то — смерть. У кого-то…
«Нет, — тряхнул он головой, все еще пытаясь сопротивляться. — Нет. Это не место для Любви. Это в самом деле место для Смерти».
Но она стояла перед ним. Именно такая, какой, по его представлениям, должна была быть Любовь.
Она сжала кулачки — трогательная маленькая птица, подумал он, поймав себя на внезапной нежности. И не смог удержать улыбку.
— Я знаю, — сказала она, неправильно истолковав его улыбку. — Вы думаете…
— Ты, — мягко поправил он ее.
— Ты… думаешь, что женщине это не так уж нужно.
— Нет, я так не думаю. Мне кажется, каждый человек вправе быть таким, каким он хочет быть. И это не зависит от того, кто он. Мужчина, женщина, ребенок… Но я думаю, что ты напрасно считаешь себя слабой. Иногда человеку кажется, что он… скажем так, слишком нежен.
— Нет, — упрямо возразила она. — Именно что слаб.
— Женя, что ты называешь слабостью?
Она посмотрела на него удивленно, потом тихо рассмеялась:
— Никак не могу привыкнуть к тому, что мы с тобой… общаемся. Да еще говорим друг другу «ты», и от этого, наверное, создается ощущение, что мы знакомы сто лет. Странно… — Немного помолчав, она продолжила: — О слабости… Наверное, это когда человек вдруг понимает, что не может справиться даже с маленькими проблемами сам.
— Чаще всего это случается со многими людьми, — засмеялся он.
— Проблемы кажутся громадными, огромными, и даже представить себе не можешь, каким образом можно с ними управиться… И даже думать о них не хочется. Поэтому я убежала к тебе. Наверное, это тоже проявление слабости. Мне даже называть тебя так, на ты, и то страшно…
На минуту она остановилась, подняла глаза, пытаясь понять, слушает ли он ее и как слушает. Он стоял, немного склонив голову вбок, и на губах его она увидела улыбку. «Он смеется, — подумала она, отчаянно покраснев, — потому что я говорю такие глупости…»
— Вы… ты…
Она окончательно растерялась и еще больше смутилась, замолкая.
— Это сопротивление души, — сказал он наконец, прерывая молчание. — Все просто. Твоя душа сопротивляется, она ищет обновления, она хочет жить… А там, на дне, притаился страх, потому что мир-то вокруг агрессивный… И этому миру очень не хочется, чтобы души были живые.
Он прошел к бару, обернулся к ней.
— Хочешь вина?
Она кивнула.
Он налил прозрачную янтарного цвета жидкость в два высоких бокала. Поставил.
— Страх только кажется тебе страхом, — продолжал он, делая глоток из одного бокала. — На самом деле это… попытка уйти от сознания того факта, что жить в этом мире с душой очень трудно… И сохранить ее — еще та работа.
— Но еще месяц назад я не была такой! — возразила Женя. — Я была обычной, серенькой…
— Вот сейчас ты говоришь глупости, — мягко сказал он, осторожно беря ее руки в свои. — Во-первых, ты не могла быть серенькой. Казаться — да. Даже самой себе. А во-вторых, для того, чтобы быть серым, надо родиться таковым. Или долго тренироваться. Чтобы таковым тебя считали… И избавиться от души. Это сложно. Для этого надо отличаться особенным характером. У тебя, по счастью, я такого характера не вижу… — Он отпустил ее руки и сказал: — То, что сейчас с тобой происходит, описывал еще Гёте. Ты просто прошла земную жизнь до середины. Оказалась в лесу. Наш, местный, лес вообще дикий. Чащоба какая-то. С лешими и кикиморами. Наверное, поэтому ты почувствовала себя маленькой девочкой и тебе показалось, что в этой чащобе страшно. Надо двигаться, Женя. Надо идти дальше, преодолевая страх. Возвращаться нельзя. Свет — он там, на другом конце чащи.
