Она постаралась улыбнуться. От собственной вымученной гримасы ее чуть было не стошнило.
Впрочем, последнее время ее вообще тошнило от улыбок.
Она переела их, как сладостей.
Анна положила зубную щетку на место, приблизила лицо к зеркалу и прошептала:
— К тому же, моя дорогая, мне почему-то кажется, что никуда вы отсюда не уедете. Никуда и никогда. И ты всю жизнь будешь сидеть в этом «райском местечке», тебя будет тошнить, ты будешь мечтать об отъезде до тех пор, пока… — Она вздохнула и скорчила гримасу. — Пока сама не научишься так же бессмысленно улыбаться!
О, лучше бы она этого не делала!
За ее спиной явно послышался короткий сухой смешок. Как скрип обламываемой ветки…
Дурное предчувствие опять кольнуло сердце. На одно мгновение, как предупреждение, из зеркала снова выглянула женщина с глазами убийцы.
— Нет, — пробормотала Анна. — Этого не будет. Уж с собственной-то Вампиреллой я всегда смогу справиться!
И — почему-то подумала, что она обманывает себя. Ей только кажется, что сможет справиться.
Последнее время ей приходили в голову странные мысли, слишком часто, слишком настойчиво. И почему-то она стала любить странные стихи. Она прятала свой интерес к ним особенно тщательно от детей, но отчего-то, оставшись одна, все чаще и чаще доставала старый черный томик Эдгара По и — начинала читать одно и то же стихотворение.
Вот за демонами следом,
Тем путем, что им лишь ведом,
Где, воссев на черный трон,
Идол Ночь вершит закон, —
Я прибрел сюда бесцельно
С некой Фулы запредельной, —
За кругом земель, за хором планет,
Где ни мрак, ни свет и где времени нет.
И почему-то ей начинало казаться, что эти стихи — про нее и про Пустошь, и ей становилось стыдно и страшно, особенно когда она думала о детях, как будто их она тоже вовлекла в опасное приключение, и теперь — по воле демонов, следом за которыми они пришли сюда, — им всем угрожает опасность…
Когда она доходила до строфы: «По реке, струящей вдаль / Свой вечный ропот и печаль… / По расселинам и в чащах… / В дебрях, змеями кишащих… / На трясине, где Вампир правит пир», ей становилось страшно, хотелось плакать и вернуться туда, в город, когда-то бывший для нее страшным и постылым местом, и она закрывала книгу, пытаясь справиться с собой и этим страхом, пожирающим душу, — тогда она пробовала вспомнить лицо своего погибшего сына, но у нее ничего, ничего не получалось. И чем дальше, тем реже и труднее вспоминался ее Миша. Как будто между их душами кто-то возводил преграду из тумана, в котором она уже почти не могла различить черт его лица…
Ей все чаще хотелось, чтобы Кирилл сказал ей: «Ну, ты убедилась в том, что эта Пустошь не самое лучшее место на земле, и, может быть, вернемся домой?» — и она бы обрадованно согласилась, назвала бы себя идиоткой и призналась бы, что отчаянно скучает по дому, городу, площадке, которую можно увидеть из окна, и даже по Ведьме, но Кирилл никогда не скажет ей этого.
Ему здесь нравится.
Он никогда этого не скажет, а она, Анна, никогда не наберется сил признаться, что благодаря ей, ее желанию убежать от воспоминаний и собственной боли, за демонами следом, они оказались в западне.
Ни-ког-да…
* * *
Душка открыла глаза и улыбнулась.
Ночью ей снилась бабушка. Они вместе «шалили» — так у бабушки называлось распитие кофе с вкусными чипсами.
Душка очень хорошо запомнила сон, потому что он был ХОРОШИМ. Обычно-то сны были плохие, какие-то мрачные, где Душка всю дорогу блуждала по темным переулкам, пытаясь найти выход. Душка старалась быстренько забыть их, чтобы не испортить себе настроение. Настроение Душка почитала самым важным составляющим своей жизни на этот день — с хорошим можно преодолеть любую трудность, а плохое помешает тебе перепрыгнуть через самый маленький ручей, рождая в фантазии целое море горя. Поэтому за настроением надлежало следить.
Встав с постели, она поежилась — слишком велик был контраст теплого одеяла и прохладного воздуха.
Взглянув в окно, Душка увидела, что снег уже осмелел и покрыл все пространство дворика. Деревья стояли заснеженные, покрытые инеем, как на рождественских открытках, которые раньше посылала им бабушка.
— Как красиво! — выдохнула Душка и, переполненная восторгом, бросилась в соседнюю комнату с криком: — Павлик! Взгляни же!
Влетев в его комнату, она остановилась.
Мальчик лежал на кровати, уставившись в потолок с таким безнадежным и горьким выражением глаз, что Душкино сердечко упало. Все праздничное настроение, подаренное ей чьей-то доброй рукой, разом испарилось.
— Павлик, — позвала она братишку, тихо присаживаясь на край кровати.
Казалось, он ее не слышит, погруженный в собственные мысли. Последнее время он напоминал Душке маленького старичка, — таким печальным казался его вид.
— Эй. — Она осторожно дотронулась до его руки, удивившись тому, что Павликова ладошка такая ХОЛОДНАЯ и почти безжизненная.
Он очнулся и посмотрел на нее. Душке совсем не понравился его взгляд.
— Что с тобой, малыш?
— Ничего, — пожал он плечами, равнодушно переводя глаза с Душкиного лица на стену. — Все нормально.
Его голос был тусклым.
— Там снег, — сообщила Душка. — Кажется, мы сможем играть в снежки уже совсем скоро. Может быть, уже сегодня!
Он кивнул и вежливо ответил:
— Хорошо. Будем играть в снежки…
«Ну, это уж ни в какие рамки не лезет», — подумала Душка, чувствуя, как в душе появляется и растет ком глухого раздражения этаким равнодушием.
— Тебе это не нравится? — спросила она злым голосом.
Он вздрогнул, поймав эту неизвестно откуда появившуюся злость.
Испуганно поднял на нее глаза. Его губы теперь дрожали, а по щеке медленно сползла слезинка.
Душка не на шутку перепугалась. «Какая же я дура», — подумала она, прикусив губу. Сейчас ей было так стыдно и больно, потому что малыш плакал из-за нее. Это она, Душка, перепугала его. Это она, несдержанная дуреха, осмелилась наорать на него, причинить ему боль, напугала — какая же она мерзкая! Ведь она же обещала быть ему защитой, а вместо этого…
— Что с тобой, малыш?
Ее рука потянулась к его кудрявой головке. Он съежился, с ужасом глядя на Душкину руку, как будто она напоминала ему что-то ужасное, но — что?
С удивлением Душка посмотрела на собственную руку и почти испугалась.
Нет, это какой-то дикий бред!
— Не надо… Пожалуйста, не надо! — прошептал малыш, отодвигаясь к стене. — Я больше не буду просыпаться не вовремя! Не наказывай меня!
