Не надо было ему этого говорить. В последнее время он и так старался не обращать внимания на все окружающие звуки. Он даже вывел собственную теорию — когда какой-нибудь дурацкий шорох с человеческим голосом потребует его внимания, надо срочно переключиться на реальность. Если ты обратишь на него внимание, пиши пропало. Звук начнет разбухать. Как недозревший плод наливается соком под воздействием солнечных лучей, так и мерзкие скрежетания и шорохи начинают распускаться навстречу Павликову страху.
Иногда он даже представлял, как из правого, особенно темного угла растет ужасный, мохнатый цветок, лепестки которого похожи на щупальца, а вокруг которого сложилась кольцом змея с человеческой головой. Если он посмотрит туда, змея ухмыльнется, и Павлик оцепенеет, и когда это случится…
Он зажмурился, чтобы, не дай бог, не посмотреть в ТОТ угол. Нет уж, не будет он таким дураком!
«Все будет именно так, как нам этого захочется», — сказала, улыбаясь с экрана телевизора, рыженькая мультяшная девочка с зеленым бантом, смешно сползшим с ее волос набок.
Павлик выдавил из себя ответную улыбку — он прекрасно понимал, что это только ЭКРАННАЯ девочка, к тому же нарисованная, но и перед нарисованной девочкой доблестному рыцарю негоже показывать страх, даже если ему только восемь лет.
— Я тоже так думаю, — согласился он.
По телевизору шло непонятное «винегрет-шоу» из диснеевских мультиков, поэтому девочка скакала в хороводе утят Мак-Даков и других забавных зверюшек.
— Все ложь. Не запутайся в паутине. Очень трудно выбраться назад…
Женский Голос за его спиной зазвучал теперь так резко и отчетливо, что он зажмурился, втягивая голову в плечи.
— Пожалуйста, перестань со мной разговаривать, — попросил он.
Кажется, она замолчала. Павлик опять открыл глаза. На экране веселая мультяшная компания продолжала весело распевать про «счастливые деньки».
«Все мы вместе, и все будет так, как нам захочется», — пела девочка в центре хоровода, а компания подхватывала: «О, веселые, счастливые деньки!»
Чтобы прогнать разные там глупые страхи, мальчик попробовал им подпеть.
Получилось немного неуверенно и смешно. Голос почему-то был очень тонким. Но он все-таки продолжал петь. Потому что так было легче.
Даже несмотря на то, что «о, веселые, счастливые деньки» получались скорее мрачными и плаксивыми. И он и сам не верил, что эти деньки именно таковые.
В конце концов, последнее время его одиночество разделяли только вот эти смешные человечки. Раньше у него была бабушка, но теперь она далеко. Раньше была Душка, но теперь Душка отодвинулась. Иногда Павлику вообще начинало казаться, что он ее здорово злит. Однажды он, правда, попытался рассказать ей и о Женском Голосе, и о змеином шипении, и даже о маленькой девочке, которая еще не умела говорить и снилась ему. Но Душка посмотрела на него глазами взрослого, холодными и недоверчивыми, вздохнула и сказала:
— По-моему, ты просто пересмотрел своих фильмов. Вообще все это как-то не очень разумно, ты не находишь?
Слово «разумно» теперь не сходило с ее уст. И Павлик невольно начинал терзаться угрызениями совести, потому что он был «неразумным».
И тогда мальчик замолчал, оставшись один на один с собственными страхами и призраками, населявшими этот дом.
Ох, лучше бы он не вспоминал все это! Сейчас они снова ожили.
— Ты станешь моим. Ты все равно станешь моим, как станут моими все, кто здесь…
— Беги отсюда, малыш! Беги же, пожалуйста! У меня уже почти нет сил защищать тебя, беги! — перекрыл шипение Женский Голос.
— Я не могу, — покачал головой мальчик. — Здесь моя семья…
— Ты не сможешь им помочь, но сам убегай, пока я еще что-то могу, я выведу тебя из леса!
— Пожалуйста, перестаньте меня пугать, — попросил Павлик. — Я ведь, кажется, не сделал вам ничего плохого! Зачем же вы превращаете мою жизнь в кошмар?
— Прости, я не хотела…
Голос смолк.
Мультяшки тоже почему-то теперь замолчали, остановившись и с интересом глядя на Павлика.
Он дернул головой, чтобы прогнать это наваждение.
Ему померещилось, что они ПРИСЛУШИВАЮТСЯ.
Словно заметив, что малыш обратил на них внимание, застигнутые врасплох мультяшки снова закружились в своем бессмысленном хороводе.
— Все это мне только кажется, — сказал себе мальчик, пытаясь справиться с приступом ужаса. — Мама говорит, этого не может быть, потому что не может быть НИКОГДА!
Утята все еще прыгали в сумасшедшем танце. Но девочка вдруг остановилась и посмотрела прямо в глаза Павлику. Ее симпатичное личико вдруг скривилось во взрослой усмешке, она топнула ногой и, неожиданно зло прищурившись, сказала резко и неприятно: «Все будет так, как нам захочется!»
Анна спустилась вниз, удивляясь тому, что ступеньки явно намереваются уплыть из-под ее ног. Она чувствовала себя примерно так же, как больной морской болезнью во время качки.
«Сейчас меня стошнит» — думала она, пытаясь остановить плывущие перед глазами стены.
Навстречу двигался хирург, насвистывая глупенький мотивчик. Какой-то дурацкий шлягер из той породы однодневных истин, которые всегда вызывали у Анны приступы раздражения.
— Ну, как там дела? Все в порядке, не так ли? — приостановился хирург, улыбаясь.
Анна смотрела в его круглое лицо, и ей хотелось расхохотаться. «Только вот смех-то будет у меня истеричный», — подумала она. Поэтому только устало качнула головой — вправо-влево, как заводная кукла. «Я ведь и впрямь становлюсь похожа на заводную куклу», — усмехнулась она.
— Вы помните ту блондиночку?
Он наморщил лоб, словно пытаясь вспомнить, о ком ведет она речь.
— Ту, медсестру? — не унималась Анна, продолжая тщетные попытки вывести его из состояния безмятежной радости бытия.
— Ах да, — наконец сдался он. — У нее еще такой симпатичный шрамик у рта… Неужели с ней что-то случилось?
— Эта девочка покончила с собой.
Ее голос звучал ровно и безжизненно. Как будто Анна тоже покончила с собой, но непонятно как продолжает двигаться.
— Неужели?
Кустистые брови хирурга взлетели вверх, как две уродливые бабочки.
— Но этого не может быть! — покачал он головой, продолжая улыбаться.
— Вот как? — устало спросила Анна. — Почему? Потому что не может быть НИКОГДА?
— Вы совершенно напрасно так иронизируете. — Хирург продолжал смотреть за ее спину. — Главное — не надо нервничать.
Он говорил преувеличенно мягко, как тяжелобольному ребенку.
— Оглянитесь… Но не делайте резких движений. Вот та-а-ак…
