Он взобрался на сцену и шутливо пропел:
— Ай вона би лав фор ю… тьфу, жалость какая, слов не помню… Ну и фиг с ними, со словами… Есть тут занятия поинтереснее.
Подойдя к бару, он достал сверху слегка запыленную бутылку с изображением черного быка и рассмеялся. Подмигнув доспехам, пробормотал:
— Неплохое название, а? Черный бык Аранхуэзский… Сроду не пил винцо с таким названием. Будешь?
— …спроси еще у Баньши, может быть, сообразите на троих?
На сей раз детский голос звучал угрюмо.
— Ну, не с тобой же, — усмехнулся Игорь. — С детьми пить нельзя.
— Не то страшно, что ты предлагаешь теням выпить за твое здоровье, — проговорил невидимый ребенок. — Страшно, если они ответят на твое приглашение…
— Я и теней-то тут не вижу, — парировал Игорь. — Даже твоя тень от меня ускользает…
Он махнул рукой, откупорил бутылку, поискал глазами бокал или стакан, но в этом месте стаканов и бокалов почему-то не было.
— Странно, все есть, кроме этого, — покачал он головой. И отхлебнул красную жидкость, пахнущую травой и еще чем-то неуловимым, слегка напоминающим кровь…
Перед глазами все поплыло, ему показалось, что доспехи стали на минуту живыми, потому что слегка покачнулись вместе с окружающим пространством, а потом на сцене вспыхнул свет, и он услышал вдруг приглушенные голоса, а потом кто-то захлопал, и на сцене появилась какая-то девушка, похожая на Ритку, только одета она была в черное, глухо закрытое платье, свои непокорные завитки умудрилась уложить в странную прическу а-ля Средневековье, и что особенно его удивило, так это отсутствие косметики на ее лице. Девушка взяла микрофон и слегка поклонилась. «Кажется, она собирается петь, — подумал он и глупо хихикнул. — Наверняка она будет петь именно это. Ай вона би лав фор ю…» Он хотел крикнуть ей: «Браво, ты неподражаема», но язык отказывался, слушаться, голова кружилась, все плыло…
— Сепер те море, Белле долль мио, — запела она неожиданно высоким, чистым, глубоким контральто, и он даже попытался встать, но снова упал на высокий стул, удивляясь этой тяжести в теле.
А девушка продолжала петь про то, что, когда она умрет, милый друг, ее любовь останется с ним, она не отпустит его, пребудет с ним вечно, всегда, никогда его не оставит, никогда…
— Nevermore…
Она выглядела очень странно — точно ее внешняя оболочка не совпадала с тем, что было у нее внутри. Кукольная внешность. Игорь даже назвал бы ее Барби, и в то же время он не мог оторвать от нее глаз, пытаясь разгадать ее загадку, и она тоже смотрела на него, уже закончив петь, только губы все еще шептали — тихо, едва слышно, он пытался услышать что — и не мог.
Словно поняв это, она спустилась с эстрады, и теперь ее лицо было совсем близко.
— And my soul from out that shadow that lies floating on the floor. Shall be lifted — nevermore! — прошептала она. — И душой из этой тени не взлечу я с этих пор. Никогда, о, nevermore!
Он хотел протянуть к ней руки, сказать, что это не так, из любой тени можно взлететь, но — что-то произошло.
Девушка в испуге оглянулась, быстро отпрянула от него, и он увидел там, у входа в это чертово кафе, высокую темную фигуру.
Не надо было вглядываться — он и так узнал уже эту сутуловатую спину, эту надменную и одновременно заискивающую улыбку и холодный блеск глаз, прикрытых стеклами очков.
Он теперь знал, как его зовут.
Юлиан.
Он поднялся, сделал к нему шаг, но в это время точно кто-то толкнул его в грудь, он упал и…
Проснулся.
Утро только начиналось, и в неярком рассеянном свете, еще находясь на грани яви и сна, показалось ему, что эти жуткие пухлощекие ангелочки смотрят на него чересчур пристально и зло.
Ему даже показалось, что один из них слегка пошевелился, пухлые губы раздвинулись в улыбке, сверкнули зубы — он так явственно увидел два клыка, что ему захотелось закричать.
— Я схожу с ума?
Ангелочек рассмеялся — Игорь был готов поклясться, что он слышит этот смех, ему не мерещится!
Молитва…
Он напрягся, пытаясь вспомнить хотя бы несколько слов молитвы, но что-то произошло с ним, слова молитвы пропадали, тонули в сознании.
— Я знаю, — прошептал он. — Я… Я просто не помню, но…
Он стал вспоминать.
— Отче наш, — начал он робко и неуверенно и запнулся. Слова прятались от него на самое донышко сознания, уходили дальше, чтобы Игорь не мог поймать их, расслышать, почувствовать, а страх, наоборот, становился все сильнее и могущественнее, парализуя волю, — и тем это было тяжелее, чем больше Игорь не мог понять причины возникновения этого страха. Ведь все было нормально, он ощущал себя в этой пустой комнате, где уютно горел в углу ночник в виде сказочной бабочки, и… Только эти ангелы.
— Иже еси на небесех, — всплыла следующая фраза, а дальше слова поплыли друг за другом, складываясь в неслышную музыку там, внутри, освобождая его понемногу, по капельке, от тяжелых липких оков страха, позволяя ровнее дышать.
— Да святится имя твое, — шептал Игорь, все спокойнее, увереннее, и, когда он дошел до последних слов «но избави нас от лукавого», он окончательно проснулся, ангелочки обрели свой нормальный пошлый вид, а в комнату, разрушая все наваждения и страхи, ворвался солнечный луч.
Дышать еще было тяжело, и он даже не сразу осознал, что уже пересек границу между сном и явью, ибо первое, что он увидел, — это ночник-бабочка и брошенная рядом с кроватью книга, которую пытался прочесть вчера. На ней было тисненым золотом означено по-латыни, что «родственные вещи держатся друг друга» но он уже не спал, и душа его была свободна. Он стал собой. И теперь все выглядело иначе — даже чертовы ангелочки, хоть по-прежнему и были неприятны видом, стали обычными, дешевыми подделками под ренессанс.
— Слава богу, — выдохнул Игорь.
Он встал, оделся и, проходя мимо стены, едва удержался от искушения щелкнуть уродца, напугавшего его, по носу. Он даже уже поднял руку, но остановился.
Слишком сильным было еще то недавнее ощущение, что за ним следят…
— Теперь я должен идти сам. Отличие сна от яви в том, что во сне ведут тебя. И неизвестно куда. Возможно — на заклание…
Он мотнул головой, в которую не приходили раньше подобные мысли. Волосы рассыпались, упали на лицо. Он привычным жестом откинул их назад.
Почему-то ужасно хотелось пить. Жажда была такой невыносимой, во рту горько и сухо, словно накануне он выпил какой-то ужасной тягучей дряни, похожей на кровь.
На подоконнике стоял графин с водой. Он подошел, налил воды и посмотрел в окно.
Дома казались пустыми, на улицах никого не было. «Тут вечно спят», — подумал он. В городе сейчас уже появились бы прохожие, застучали каблучки по асфальту. А тут — даже ходят неслышно, как тени…
