И замедленное allegro сейчас — частичка того времени, и она частичка, и Оля, и…
«Что я о нем знаю?»
Ни-че-го…
Даже кто он. Где работает. Что делает вечерами, оставшись один, усталый. Ничего не знает о нем Катя. Только две вещи. Он умеет говорить: «Вы прекрасны». И умеет танцевать так, что сжимается сердце, и кажется, ты и не танцуешь, а летишь на крыльях ветра.
«Но я-о-нем-ничего…
Самое время нанять частного детектива, — усмехнулась про себя Катя. — Чтобы все узнать…»
Прозвенел звонок. Урок закончился, хотя сейчас Катя не смогла бы с уверенностью сказать, что именно она была педагогом. Может быть, это маленькая девочка с обостренным внутренним слухом ее пыталась научить вслушиваться в музыку, в себя, в те скрытые пласты, которые становятся откровением, предупреждением?
— Вам понравилось?
— Да, — подумав, ответила Катя. — Как в жизни, ты абсолютно права. Только от этого грустно.
— Грусть тоже часть жизни, — сказал этот странный ребенок. — Никуда не деться… И если всмотреться в ее лицо, обнаружишь, что она прекрасна…
Катя вздрогнула и посмотрела на хрупкую удаляющуюся фигурку. Грусть, если в нее всмотреться, прекрасна…
«Вы прекрасны…»
«Он тоже обо мне ничего не знает», — подумала она.
— Катерина!
Катя остановилась.
Анна подошла к ней, улыбнулась, но взгляд был пытливым. Точно она на дне Катиных глаз пыталась увидеть истину.
— Открой старухе тайну, что с тобой?
— Это видно? — шепотом спросила Катя.
— Заметно, — развела руками Анна. — Где-то там, в самой глубине, прыгают осторожные солнечные зайчики…
— У меня сегодня свидание, — все еще шепотом, смущенно призналась Катя.
И повторила про себя, удивляясь тому, что слово, которое она раньше считала банальным, даже пошлым, пропитанным подростковой глупостью, сейчас ей таковым не кажется.
Свидание…
После предварительных уговоров Саша отвел Сашку-младшую к Ольге.
— Вроде бы ты сегодня не работаешь, — проговорила она, оглядывая его и отмечая, что братец выглядит по-другому. Не так, как обычно… Горечь в глазах, которая казалась Оле вечной, исчезла. Дело было не в том, что Саша, обычно предпочитающий черные джинсы и старую куртку, теперь был одет иначе. Нет, те же джинсы. Та же куртка… Только все это выглядит по-другому. Саша был пропитан надеждой и тихой радостью.
— И куда наш папа отправляется? — поинтересовалась она у девочки.
— У него свидание, — шепотом посплетничала девочка. — Как ты думаешь, он ей понравится?
— Нам с тобой он нравится, и ей…
— Мы-то другое дело, — сказала серьезно Сашка. — Мы его любим. А она?
— Может, отложите обсуждение на тот момент, когда моя нескладная фигура растает в проеме дверей? — не выдержал Саша.
— Тогда мы в это углубимся… А пока делимся впечатлениями…
— Ну конечно…
— Мы же женщины, — подмигнула Сашке Оля. — Тебя сегодня ждать, принц?
— Не знаю… Вдруг поздно…
— Вдруг до утра, — кивнула Оля, пряча улыбку в уголках глаз. — Ладно, принц… Только туфельку не забудьте ухватить во время танца…
— С чего ты взяла, что мы собираемся танцевать?
— Господи, — вздохнула Оля, — что еще с тобой делать-то? Ты дансер… Танцор. Говорила я маме, что незачем было мучить тебя в хореографическом училище… Детство вышло кошмарным, а теперь и жизнь не задалась…
— Я вообще-то так не считаю, — улыбнулся он. — Сегодня у меня нет таких мрачных предубеждений против жизни. — Он поцеловал ее в щеку, потом Сашку и попросил: — Девочки, пожелайте мне удачи…
— Желаем, — сказала Оля. — Особенно чтобы твоя принцесса не оказалась злой ведьмой. Или призраком…
— Спасибо, — серьезно ответил он и махнул рукой.
Как мальчишка, с тревогой подумала Оля. Пусть она в самом деле окажется… Кем? Да кем угодно! Только бы человеком. Просто хорошим человеком, способным его понять…
— Хватит, Господи, ему страдать, — сказала она едва слышно, глядя на большой образ в углу комнаты. — Настрадался уже…
Он стоял у фонтана, уже умолкнувшего, мертвого, заснувшего в преддверии зимы, и всматривался в обступившую его темноту. Зима вообще всегда казалась ему призрачным временем года. Фигуры людей, выплывающие из темноты, — чем не призраки? И сам себе он казался зыбким, нереальным. Что уж говорить о ней… Слабая улыбка коснулась его губ. Странное сочетание она несла в себе, подумал он. Словно одна ее часть — реальность, осязаемость, плоть, а другая… Сплошные фантазии, грезы, немного приправленные остротой готических сказок. Принцесса, да и в самом деле принцесса, заточенная в замке фэнтезийным призраком… «И руки, тоньше дождя…» Бледность, словно и не живой человек перед тобой — ожившая картина средневекового живописца, чаще прячущегося под именем Неизвестный… Она и сама — плоть от плоти загадочной неизвестности и одновременно реальна. Осязаема. Даже в этой своей призрачной странности…
«Я знаю про нее только то, что ничего не знаю», — перефразировал он нахально известный постулат.
И тут же увидел ее. Она бежала, как подросток, боясь опоздать и в то же время страшась своей решимости разрушить привычный уклад жизни и чьи-то цепкие представления о том, какой ее жизнь быть должна. Она была легка и стремительна, как бабочка, летящая на огонь. А кто этот огонь?
Он.
Прозрение это было жестоким, и он в первый раз остановился, задумавшись, ужаснувшись этой нехитрой истине…
Он. Он огонь, и именно он может подпалить эти нежные трепещущие крылья.
Ему захотелось раствориться в темноте, как эти люди-тени вокруг, стать одной из призрачных теней, уйти, оставив ее, надеясь, что боль будет сиюминутной и преходящей.
Но она уже стояла перед ним, робко улыбаясь, глядя ему в глаза.
— Я… сильно опоздала?
— Нет…
Отступать было поздно. Она стояла перед ним и смотрела с робкой надеждой и вопросом: «Вы ведь ничего плохого мне не сделаете? Нет?»
Маленькая девочка тридцати пяти лет…
«Все зависит от меня, — напомнил он себе. — Раньше ее боль была только в ее руках. Теперь она в моих… И пусть это звучит самонадеянно, но теперь все зависит только от меня…»
* * *
Она остановила машину.
— Ах ты…
Ругательство само слетело с ее губ, хотя она уже давно отучила себя материться. Всю свою жизнь она боролась с комплексом. Этим жутким комплексом, имя которому было…
Ну да, чуть не сорвалось с губ «быдло». Заменила более мягким. А что изменилось-то? Вспомнилась сразу их соседка — старорежимный останок, черт знает как сохранившийся пережиток прошлого. «Быдло останется быдлом, как его ни одевай…» И какое, блин, ни дай быдлу образование, а все одно… Чехов давил по капле раба, а она пыталась выдавить быдло. Когда поняла, что ничего не получается и из ее нутра все равно выползает это самое быдло — «поймите, голубушка, нельзя рассуждать о Чосере с таким лицом… Вы о нем говорите как о племенном быке», — с филологическим образованием было покончено. И она стала экономистом. Там все было в порядке… Слова «дебет», «кредит», «аудит» были странными, ласкающими слух, и произносить их можно было как угодно.
