Теперь «небожитель» пойман им с поличным. Он сам был примитивен. Экий хороший рассказ может получиться, подумал привычно спутник Веры Анатольевны. Про знаменитого сценариста, который учит искать в мире глубину, а сам обольщает молоденькую профурсетку.
Потом он снова посмотрел на Веру Анатольевну. Ее тоже стоило ввести персонажем, что-то она очень близко к сердцу принимает эту игривую ситуацию…
— Смотрите-ка, Старцев! — воскликнул он, умело разыгрывая удивление. — Подойдем?
Вера Анатольевна поступила совсем странно, схватила его за руку и потащила прочь из этого ресторанчика.
— Нет, — прошипела она. — Мне совсем не хочется сейчас с ним встречаться.
— Да что вы, Вера Анатольевна? — делано удивился он. — Из-за этой девчушки? Да полно вам, он же ее снял на вечер…
Вера Анатольевна хотела что-то сказать, но почему-то предпочла усмехнуться.
— Ну и не будем им мешать, — процедила она сквозь зубы. — Или вы расстроились, мой дорогой, что остаетесь без ресторана нынче?
— Да в общем-то, не стану скрывать, — умело разыграл он «вечно голодного молодого писателя». — Я не часто могу позволить себе роскошествовать…
На самом деле ему было плевать на этот ресторан. Одна лишь жажда «снедала его», как говорится. Он хотел известности. Остальное — придет потом. Но если сейчас они с Beрой Анатольевной разойдутся по домам, этот миг отодвинется. Он же не виноват, что так устроена жизнь. Чтобы пробраться на писательский Олимп, надо вылизать кучу морщинистых, или толстых, или нормальных, или еще каких-нибудь рук, надо гнуть перед ними спину, шляться по тусовкам бесконечным, а иначе… Иначе сдохнешь в неизвестности.
Даже будь ты гением, как Пушкин.
Все дело — в подобострастности.
Он был так счастлив, когда эта старая кочерга предложила ему договорить в ресторанчике, уже предвкушая тот момент, когда под действием его «простецкого» обаяния она пленится им и начнет помогать ему «ползти» на этот их олимп. А то ведь без помощи, пока до олимпу доползешь, он окажется той горой, на которую японцы свозят помирать своих престарелых родителей.
Кстати, почему она так занервничала? Неужели, усмехнулся он про себя, сердце Веры Анатольевны уже занято? И вот этим самым Старцевым, который сейчас внимательно, наклонив слегка голову стареющего льва, слушает, что поет ему юная птичка, попавшая в силки? Ему стало смешно. Вот такие нюансы, подумал он. Психология, мать вашу… Прав был старик Фрейд на все сто процентов. Наверное, сам, старея, открыл эти странные процессы в организме. И вычислил, что сие свойственно всем.
— Да пойдемте же, — позвала его нетерпеливо Вера Анатольевна. — Что вы вылупились на них, как баран на новые ворота? Хотите, чтобы он нас заметил?
— А что в этом такого? — Он даже невинно похлопал ресницами. — Можно было бы и подойти!
— Нет уж, увольте, — проговорила Вера Анатольевна, и он отметил про себя, что лицо у нее неприятное. Особенно в минуты раздражения.
— Хорошо-хорошо, я не настаиваю… Хотя так жаль лишаться вашего общества!
Он постарался сыграть искренне, убедительно, и, кажется, у него получилось. Вера Анатольевна посмотрела на него испытующе и подозрительно, но — поверив его наивному взору, даже вздохнула.
— Почему вы его лишаетесь? — смягчилась она. — Это не единственная забегаловка в этом месте. Чего-чего, а забегаловок тут полно…
Он кивнул. Да, ему тут хотелось остаться, посмотреть на эту комедию, но… Он же может потом сам придумать. Сюжет-то — вот он, простенький и незамысловатый.
Он бросил прощальный взгляд. Старцев теперь, словно услышав их, слегка обернулся. «Да не на льва он похож, — подумал спутник Веры Анатольевны. — Не на льва. На… волка. Одинокого, несчастного. Волка».
Даже жалость появилась на одну секунду, но потом — исчезла.
Не до жалости было…
Да и Вера Анатольевна вела себя странно. Ему показалось, что она убегает. «Как лань от охотника», — подумал он. И глупо хихикнул — таким смешным, право, показалось сравнение… Вера Анатольевна, спешащая прочь от этого «гнездилища разврата» гренадерскими шагами, с прямой оскорбленной спиной, остановилась.
— Что вы смеетесь? — поинтересовалась она.
Он замялся, ругая себя за неуместную веселость.
— Да вот подумал, как смешно выглядит старик, обольщающий девочку, — нашелся он. — Эти восхищенные девичьи глаза… Это, наверное, обретается с годами — умение использовать слово в личных целях. Но — почему он пленился этой пейзанкой? Неужели не нашел посимпатичнее?
И он снова засмеялся, на сей раз делано, ожидая, что Вера Анатольевна подхватит его смех. Но она молчала. Смотрела на него холодно и строго, как учительница, и молчала. Он стушевался — кажется, снова наболтал лишнего.
— Я хотел сказать…
Вы уже сказали все, что хотели, — перебила она его. — Молодые люди глупы. Они не знают, что время идет для всех. Нет избранных, для которых время останавливается на точке «золотого» тридцатилетнего возраста. А вы все равно любите. И хотите, чтобы вас любили. Несмотря на то что время… — Она рассмеялась невесело, подняла глаза к небу, словно ожидая нового дождя, и продолжила: — Это смешно, смешно — о да, время уходит, как вода… Так что, милый юноша, вы тоже станете седым. Не знаю, достигнете ли вы тех высот, которых достиг Старцев. Но — его возраст будет и вашим тоже. Тогда мы поговорим о смешном.
Он совсем запутался. Только что ему казалось, что Вера Анатольевна сама не расположена к Старцеву. И вот — нате вам, бросилась на его защиту. Или это — такая солидарность у них?
— Ладно, пойдемте, — сказала она. — И кстати, если сейчас нас увидит юный драматург, идущий мимо, знаете, что он может подумать? — Она засмеялась, как закашляла. Отрывисто и нервно. Потом наклонилась к нему близко-близко и прошептала: — Что Карасева обольщает самым пошлым образом юного пиита. А тот, ради грядущей славы, согласен на все. Даже прыгнуть к Карасевой, этой смешной старушке, в постель…
Она снова засмеялась, пристально наблюдая, как он, помимо воли, краснеет, точно стыдливая девица.
— Я пошутила, — сказала она. — Пойдемте. Никто так не подумает. К женщинам вообще принято относиться иначе. — Она погрустнела и добавила: — Женщины еще смешнее выглядят, позволяя себе такие вольности, как любовь в предпенсионном возрасте…
ГЛАВА 8
«И нет ни печали, ни сна…»
Он хотел остановить время. «Что ты мчишься, такое неумолимое…» Оно и в самом деле мчалось. А ему казалось — расставание подобно смерти. И Волк внутри напряженно смотрел вдаль, точно видел, как двигаются огромные стрелки Вечности, забирая в свои владения этот вечер.
Дождь кончился. Когда они вышли, было уже совсем темно, и луна выглядывала из черной тучи, закрывавшей полнеба. «Черная луна», — подумал он, и сердце сжалось. Его не покидало чувство тревоги. Он знал — так с ним бывает всегда, когда он подходит близко к счастью. И сейчас он просто знает, что потеря неизбежна. Сейчас она повернется к нему и скажет: ну вот и все… Спасибо. А потом, протянув ему руку на прощанье, даст возможность дотронуться хотя бы до руки сухими от волнения губами. Он ее, конечно, проводит до дома. И останется совершенно один в Вечности, ощущая, как уходит время. Его время. Осталось несколько минут. И все закончится. Только — Волк останется. Если не уйдет от него с этой девочкой-птицей.
