Последние слова монаха прозвучали как приказ. Альберт поднялся со стула, осторожно сжал сухую руку отшельника — кожа на руке сморщилась, как древний пергамент, — и, не говоря ни слова, вышел из кельи. С каждым днем его засасывало в огромную воронку, и сегодня он еще больше приблизился к эпицентру. Старый монах был хорошим человеком. Но и его мудрости оказалось недостаточно, чтобы снять груз с души иезуита. Напротив, воспоминания брата Джулио об Иоанне Павле II и о том, что он пережил в молодости на Сицилии, лишь усилили тревоги и сомнения Альберта. Старец как будто сам ждал Клоистера, чтобы с его помощью найти ключ и установить связь с реальностью, которой он не мог постичь ни сердцем, ни разумом.
Альберту вспомнилось одно стихотворение. Он прочел его еще подростком и не помнил ни его названия, ни имени автора, ни книги. Но эти строки навсегда врезались ему в память:
Ночь светла, если сравнивать с бездной души.
Небо без звезд и луны кажется ясным.
Как беспросветна черная грусть,
Как тяжела и жестока.
Что же есть счастье? Сон или явь?
Явь — для кого-то, кому-то — несбыточный сон…
Слезой не откроешь решетку. Не сломаешь висячий замок.
Волнуется сердце. Но тщетно.
Бледнеют герои, в бою заглушая свой страх.
Счастья в безумии страсти порой не найти.
10
Бостон
В спальне надрывался телефон. Одри уже проснулась, но вставать не хотелось: она только начала приходить в себя после бессонной ночи, обильно сдобренной виски. Она решила не появляться на работе и не отвечать на звонки секретарши. Но та, похоже, решила взять ее измором.
— Да, Сьюзен, — сказала Одри, сняв наконец телефонную трубку.
— Ну слава богу! Где ты пропадаешь? Вчера я звонила тебе весь день — и домой, и на мобильный. Я отменила все твои визиты.
Одри протерла глаза. У нее болела голова и сводило живот.
— Дай мне отдохнуть, Сьюзен, ладно? Вчера был ужасный день.
Секретарша работала с Одри уже три года и не помнила ни одного дня, который можно было бы назвать прекрасным. Все дни заканчивались одним и тем же: Одри стояла у окна с грустным, задумчивым видом, провожая взглядом вереницу машин на проспекте Содружества.
— Хорошо, Одри. Но ведь ты придешь сегодня?
— Утром — нет. У меня встреча с пациентом.
— В приюте?
— Да.
— На них ты ничего не заработаешь.
Одри могла бросить работу в любой момент и на свои сбережения, а также на средства, вырученные от продажи элитного дома, прожить до конца дней без особых материальных проблем. Вряд ли Сьюзен этого не понимала. Но секретарша вбила себе в голову, что должна заставлять Одри зарабатывать деньги, и, кажется, это было не только служебным рвением.
— На стариках я ничего не заработаю, верно, — согласилась Одри. — Попробуй перенести мои встречи, договорились?
— Тебе решать.
— Спасибо.
Одри уже была готова положить трубку, когда Сьюзен спросила:
— Одри! Ты слышишь?
— Да.
— Совсем забыла сказать. Звонил некто Джозеф Нолан. Спрашивал о тебе.
— Джозеф Нолан?
Это было для Одри неожиданностью.
— Он сказал, что вы познакомились в приюте. Наверное, взял твой номер у матери настоятельницы. Он хотел бы поговорить с тобой.
— Зачем?
— Он не объяснил. Он ничего не просил передать, но я могу разузнать. У него такой сексапильный голос! Он симпатичный?
Мужчины были еще одной страстью Сьюзен. Список ее ухажеров был столь же пространен, как телефонный справочник Бостона. И, что хуже всего, она постоянно стремилась найти пару Одри, хотя доктор Барретт не проявляла к мужчинам никакого интереса, о чем не раз давала понять секретарше. Но та не сдавалась.
— Поговорим об этом позже, Сьюзен.
У Одри не было настроения болтать по пустякам. Она повесила трубку. Ей ужасно хотелось вернуться в кровать, но она переборола искушение. Ее ждало много дел.
Иногда приют Дочерей Милосердия производил впечатление незыблемого утеса, во всяком случае — на Одри. В приюте ничего не менялось или же эти изменения были настолько незначительны, что их просто невозможно было заметить. В этом месте время словно остановилось. Одри была уверена: стоит ей перенестись на две тысячи лет в будущее, и она увидит все то же обшарпанное кирпичное здание с покрытыми плесенью стенами, что и сейчас. Этот дом напоминал древнюю гробницу — здесь всегда пахло смертью и разложением.
На этот раз Одри не стала искать Дэниела в комнате. Она сообразила, что старик, наверное, захочет погреться на солнышке в саду, и не ошиблась. Он сидел на той же скамье, где состоялась их первая встреча. Увидев Одри, он улыбнулся своей обычной глупой улыбкой:
— У тебя… нездоровый… вид… Одри.
— Да, я знаю. Я могу присесть?
— Конечно.
Они сидели рядом и, не говоря ни слова, смотрели, как бродят по траве другие обитатели приюта в сопровождении монахинь.
— Я сделал что-то… плохое… тогда?
Опешив от неожиданности, Одри повернулась к Дэниелу. Тот продолжал смотреть вперед.
— Нет, конечно, нет. Почему ты так говоришь?
— Он… был… доволен.
— Тот, кто говорил с тобой, был доволен?
— Да. Я не знаю… что я сказал тебе… но он сказал, что… я сделал… все правильно, что ты была… напугана.
Одри передернуло. В который раз слова Дэниела пробудили в ней тревогу.
— Значит, ты никогда не помнишь то, что говорит этот голос с твоей помощью?
Дэниел съежился и ответил:
— В этот раз… он хотел, чтобы я… запомнил.
И вновь Одри заметила, как лицо старика побледнело от страха. Имей она дело с обычным клиентом, ей не составило бы труда поставить диагноз и определить метод лечения. Но старый садовник не был обычным пациентом. И произошедшее во время последнего сеанса мало походило на сумасшествие. В голове Одри до сих пор звучали слова, сказанные тогда Дэниелом. Он упомянул о четырех неправдах. Что это было — совпадение? Вряд ли. Но тогда что? Эти вопросы Одри задавала себе постоянно и не могла найти на них ответа. Ей казалось очевидным, что нужно проникнуть в ту, вторую личность Дэниела, которая так удивляла и пугала ее. Она решила попробовать что-то вроде гипноза, хотя это слово мало подходило к тому, что она задумала на самом деле. В наше время гипноз считается уже устаревшей техникой, и, кроме того, учитывая мыслительные способности Дэниела, загипнотизировать его было бы трудно. Речь шла об относительно новом, почти экспериментальном методе, известном как ДПДГ — десенсибилизация
[11]
и проработка травм движениями глаз. Этот метод позволяет вызывать у пациента такое психологическое состояние, когда тот вынужден вспоминать и переживать свой травматический опыт. Хотя ДПДГ и гипноз в чем-то схожи, их цели различаются: цель гипноза — погрузить больного в транс, состояние близкое к бессознательному, в то время как ДПДГ возвращает его к воспоминаниям, не лишая самоконтроля и сознания. Одри знала немало случаев благотворного воздействия ДПДГ на детей, перенесших посттравматический стресс, а Дэниел подходил для него лучше любого ребенка.
