В реплике Максвелла не было ничего, кроме обычной вежливости, но, растерявшись, Одри все же представилась:
— Меня зовут Одри Ба… Бакер.
Она не назвала свою настоящую фамилию, хотя ей трудно было бы объяснить, к чему все эти отговорки.
— Очень приятно, Одри. Но вы оставили меня без темы разговора, потому что, я подозреваю, если вы знаете, как меня зовут, вам известно и то, чем я занимаюсь.
— Вы пишете рассказы для детей.
— Да. Под псевдонимом Бобби Боп… Дети — моя страсть. В этом мире нет ничего лучше детей. А у вас есть дети, Одри?
Ответить на этот вопрос было для Одри пыткой, но, собравшись духом, она выдавила из себя:
— Нет, у меня нет детей.
— О, жаль. Дети украшают жизнь, я убежден.
Разглагольствуя, Максвелл взвешивал в руке блестящий арбуз, разрезанный напополам. Он заронил в голову Одри мысль, что человек, которого она так ненавидит, может оказаться чьим-нибудь отцом.
— А у вас? У вас есть дети?
Писатель отложил арбуз в сторону и внимательно посмотрел на Одри:
— Своих — нет, но я обожаю всех остальных.
— Извините, — только и смогла произнести Одри.
Волна обжигающего жара окатила ее с ног до головы, и, казалось, скажи Максвелл еще хоть слово, ее сердце разорвется в груди. Максвелл скользнул равнодушным взглядом по ее спине, когда она выбежала из магазина.
— Какая муха ее укусила? — спросил продавец, давая понять, что он слышал разговор.
— Не имею ни малейшего понятия, — ответил Максвелл. — Я возьму обе, — добавил он, имея в виду две половины арбуза.
24
Бостон
Вернувшись в гостиницу «Венданге», Клоистер и сам не знал, что делал. В его душе боролись два непримиримых желания. Как исследователь он не мог позволить себе сбежать как раз сейчас, когда разгадка так близко, но человеческая природа, с присущими ей страхами и сомнениями, элементарный инстинкт самосохранения противились голосу разума. Уже в подземелье Альберт вновь испытал чувство подавленности, вполне реальной, почти осязаемой. И на этот раз дело было не в его ощущениях, не в нем самом… Здесь происходило то, что коллеги по «Волкам Бога» называли «высокой концентрацией психической энергии». Но раз уж Клоистер оказался здесь, ему оставалось лишь следовать правилам и, в первую очередь, не суетиться. Священник разместил по центру принесенную с собой переносную лампу, извлек из портфеля записную книжку и диктофон с новыми батарейками. Поставив диктофон на алтарь, он еще раз просмотрел свой ежедневник, глубоко вздохнул и поставил диктофон на запись. Клоистер читал вопросы, выдерживая после каждого — строго по часам — шестидесятисекундную паузу. Альберт счел, что минуты для одного ответа вполне достаточно, так как вопросы были простыми и недвусмысленными. Немного подумав, он добавил к списку еще один вопрос, пришедший ему в голову лишь сейчас.
1. Меня зовут Альберт Клоистер. Ты уверен, что я — тот, кто тебе нужен?
2. Почему ты хочешь говорить со мной?
3. Кто ты?
4. Что тебе от меня нужно?
5. Ты можешь дать о себе знать каким-нибудь другим способом?
6. Ты — дух умершего человека?
7. Кто ты?
8. Откуда ты?
9. Где ты обитаешь?
10. Ты доброе или злое существо?
11. Это ты вещал через слабоумного садовника?
Некоторые вопросы, сформулированные Клоистером, повторялись. Но в ситуации, когда ты не слышишь гипотетического собеседника, лучше переспросить дважды, чем ошибиться. Так надежнее. В конце концов, он пришел сюда не для того, чтобы блистать красноречием, а в поисках достоверной информации.
Когда закончилось это странное интервью, Клоистер остановил запись, нажал на воспроизведение, до предела увеличив громкость, и весь превратился в слух. Его собственный голос звучал твердо, маскируя внутреннюю дрожь:
— Меня зовут Альберт Клоистер. Ты уверен, что я — тот, кто тебе нужен?
— Да.
Сущность ответила ему, и сделала это коротко и ясно.
— Почему ты хочешь говорить со мной?
— Потому что и ты хочешь поговорить со мной.
— Кто ты?
— Твой невидимый друг… Или, скорее, твой невидимый враг.
Сейчас в этом голосе проскользнула ирония, которую Клоистер узнал по первой записи.
— Что тебе от меня нужно?
— Твою душу.
— Ты можешь дать о себе знать каким-нибудь другим способом?
— Да.
На этот раз существо не торопилось с ответом, словно рисуясь перед священником, давая понять, с кем он имеет дело.
— Ты — дух умершего человека?
— Нет.
— Кто ты?
— Я — это я.
— Откуда ты?
— Я был всегда, с начала времен.
— Где ты обитаешь?
— Везде.
— Ты доброе или злое существо?
— Я за пределами добра и зла.
— Это ты вещал через слабоумного садовника?
— Да.
С каждым ответом тревога священника нарастала как снежный ком. Все ответы были четкими, они не оставляли места для раздумий. И в первый раз с самого детства Клоистера охватил не страх, а панический ужас. Схватив диктофон, он выскочил из подземелья и едва не поскользнулся на отвесной лестнице, которая вела наружу. С трудом уняв дрожь в коленях, он вышел из здания и быстро зашагал по улице. Уже стемнело и начало холодать. Высоко над головой, в безоблачном небе зажигались величественные звезды. Их было видно даже сквозь световую завесу неоновых вывесок и рекламных билбордов ночного города. Нет, Бостон не шел ни в какое сравнение с Нью-Йорком, городом, над которым никогда не зажигались звезды, который никогда не ложился спать и никогда не смотрел в ночное небо, для которого существовал лишь бесконечный бег миллионов ватт, выходящих из земли и возвращающихся в нее. Но Бостон еще мог позволить себе роскошь в ясную ночь посмотреть на звезды и почувствовать, как душа наполняется пленительным светом и уносится ввысь, далеко-далеко, к иным, неведомым мирам.
Клоистер побродил по бульвару проспекта Содружества и присел на скамейку, прямо у памятника аболиционисту Уильяму Ллойду Гаррисону. Рука, сжимавшая диктофон, уже начала болеть. Он отставил его в сторону, будто надеясь, что это позволит ему на какое-то время отстраниться от услышанного, и, запрокинув голову к небу, выдохнул белое облачко пара. Ночной город притих, оставив священника наедине с его мыслями. Клоистер снова включил диктофон и в который раз прослушал запись — безмолвие подземелья бывшей церкви оказалось обманчивым.
