— Прошло время, и в моей голове — туман… Я слышал бессвязное бормотание… Нет, думаю, я не вспомню больше, чем уже сказал. Мне очень жаль.
— Пожалуйста, я прошу вас, постарайтесь вспомнить. Это очень важно для меня и моего исследования.
Экзорцист был так удручен, что Клоистер понял: давить на него бесполезно, он все равно ничего не скажет. Если он ничего не слышал, то ему нечего вспоминать. Он навсегда запомнил крик «АД ПОВСЮДУ!», так же как когда-то запомнил его сам Клоистер.
— В таком случае извините за беспокойство. Спасибо за все. Вы сделали все, что было в ваших силах. Если вам вдруг удастся вспомнить что-нибудь еще, даже если это покажется вам незначительным, пожалуйста, позвоните.
Выйдя на улицу и включив мобильный, Клоистер получил сообщение о пропущенном звонке. На экране высветился номер Гаррингтона. Это рассеяло мрачные мысли священника. Еще не все потеряно.
— Гаррингтон?
— Я так думаю, что ты видел мой вызов.
— Только что. У меня была… встреча.
— Дрожь в голосе выдает тебя с потрохами. Ну да ладно. Ты чего-то хотел от меня этим утром. Это еще актуально?
— Извини, что побеспокоил тебя, но мне нужен хороший звуковой фильтр. Прежде чем ты спросишь, я скажу тебе, что нужно расслышать шепот, который перекрывают сильные, но не слишком высокие шумы.
— Ты хочешь сказать, что речь идет не о концерте?
— Нет. Тут более громкий фон и очень тихий шепот. Микрофон был удален от источника звука метра на три.
— Хорошо… Дай подумать… Задача не из легких, но ты же знаешь, для меня нет ничего невозможного.
— Я знаю. Я в Бостоне. Ничего, если я нанесу тебе визит?
— Обойдемся без церемоний. Будь у меня через полтора часа. Я сейчас еду из аэропорта.
Клоистер немного прогулялся, наскоро поужинал, а после вернулся в колледж, чтобы забрать ноутбук с аудиофайлом обряда.
Гаррингтон был его последней надеждой.
37
Бруклин
Дюран Гаррингтон, с которым Альберт Клоистер познакомился, изучая физику в Чикагском университете, был весьма умным человеком и непревзойденным программистом. Более половины своей сознательной жизни он посвятил чтению. Остальное время, украденное у сна и сокращенное до необходимого, он тратил на то, чтобы создавать самые удивительные компьютерные программы — для гражданской и военной промышленности — и, кроме того, чтобы слушать классическую музыку (он и сам немного музицировал), посещать музеи или смотреть фильмы. Он выходил из дому лишь в библиотеки, книжные магазины, видеосалоны или выставочные залы. Кроме эпилепсии он страдал болезнью, которую можно назвать социофобией. Он испытывал страх перед общением с незнакомыми или неприятными ему людьми.
Он постоянно испытывал душевные терзания вместо того, чтобы получать удовольствие. Так было, когда он навещал университетскую проститутку по имени Рейчел, к которой сильно привязался. Если прибавить к этому его абсолютное безверие и пессимизм, то характеристика «аскета от нигилизма», данная ему Альбертом Клоистером, более чем верна. Дружба двух таких не похожих друг на друга людей основывалась на взаимном уважении. Каждый из них своим путем стремился к познанию истины.
Клоистер прождал целый час, прежде чем поймал такси и отправился в Бруклин. Расположившись на заднем сиденье машины, иезуит думал о жизни и смерти, о Творении и о доброте Господа. Ничто не происходит без Божьей воли.
Альберт долго жал на кнопку звонка, прежде чем дверь открылась и на пороге появился Гаррингтон в халате, накинутом поверх одежды. В руке он держал книгу. Времени суток для него не существовало. В отличие от всех остальных смертных он жил по фазам луны. Так что его визитерам приходилось приспосабливаться к его экстравагантному расписанию и заявляться к нему либо в пять утра, когда он просыпался, либо в одиннадцать вечера.
— Заходи, — произнес вместо приветствия Гаррингтон. — Тебе повезло. Эти назойливые козлы выбили меня из ритма.
— Ты имеешь в виду чиновников?
— А кого же еще? Разве я не говорил тебе, что они козлы? Ладно, не буду надоедать тебе своим нытьем. Ты читал «Эссе Хомо» Ницше?
Гаррингтон показал Клоистеру титульный лист книги, которую держал в руках.
— Нет, не читал.
— Напрасно. Рекомендую. Хорошее средство от всех этих… Истинное наслаждение. Ты только послушай названия глав: «Почему я такой мудрый», «Почему я такой умный», «Почему я пишу такие хорошие книги». Ницше — гений, мать его… Разумеется, недопонятый человечеством.
— Еще бы! — согласился Клоистер с некоторой иронией. На душе у него скребли кошки.
— Ты должен прочитать Ницше. Начитанного человека трудно провести на мякине. Взять хотя бы такую штуку, как современное искусство…
Альберт не засмеялся, ему было не до шуток.
— Ты действительно так считаешь?
— Да… Если бы люди понимали, как может повлиять искусство… Ах, какое блаженство стоять на вершине горы вдали от всякого сброда! Как прохладны воды источника там, где не ступала нога отребья!
— Тебе с каждым днем все хуже, дружище.
— Я знаю. То же самое говорит мой психиатр. Он такой назойливый… Может быть, я покончу с собой…
— Надеюсь, ты не всерьез!
— Ну, может быть, я об этом только подумываю. Но перед тем, как это делать, я сначала убью мою горничную. Она меня достала. Она нарушает мой порядок. Трогает мои вещи. Перекладывает их с места на место — специально, чтобы насолить мне. Поскольку мечтать не вредно, я подумал о том, что нужно пригласить ее сюда на чашечку кофе, может быть, даже с мужем, а потом облить их бензином и поджечь.
— На самом деле ты не такой сумасшедший, каким пытаешься казаться.
— Конечно, нет. Но иногда меня посещают такие мысли… Столкновение с реальностью ужасно. Я предпочел бы жить в мире, созданном моей фантазией. Как в матрице, но только чтобы из меня не выкачивали энергию. Ладно, хватит обо мне! Ты говорил по телефону, что тебе нужен звуковой фильтр, не так ли?
— Именно.
— Конкретнее, пожалуйста. Пока ты думаешь, я, пожалуй, приму таблетку.
Гаррингтон ушел и вернулся со стаканом воды и огромной красно-белой капсулой. Он заглотил ее, как удав заглатывает кролика, и снова сел.
— Проклятые мигрени, — объяснил он, покачивая головой. — Ты не знаешь, что мне приходится выносить. Они убивают меня. Ты знаешь, что говорил Шопенгауэр о наслаждении и боли?
— Нет, не знаю. Но уверен, что это ужасно.
— Твоя правда. Шопенгауэр говорил: чтобы понять, что сильнее, удовольствие или страдание, сравним удовольствие, которое испытывает животное, пожирающее других, со страданием, которое испытывает пожираемое существо.
