– Больше тебе состоять при мне незачем, – сказал Матфеев,
словно подслушав фондррновы мысли. – Пропадешь ни за что. Служил ты мне
исправно, за это вот тебе награда: отпускная грамота, чтоб ехать из Русского
царства беспрепятственно куда пожелаешь, и мешок червонцев. Что мне теперь
золото? Все равно на казну отпишут. Уезжай, капитан, пока не поздно. Вчера
отбыли шведские купцы, держат путь в Ревель. Сани у них груженные товаром,
медленные. Догонишь легко. Ну, целуй руку и прощай. Не поминай Артамона Матфеева
лихом.
В залу из кабинета Корнелиус вышел, утирая слезы. Мешок был
отрадный, тяжелый. По весу судить – лежало в нем никак не меньше тысячи
золотых.
Из веницейского кресла навстречу капитану поднялась легкая
фигурка. Александра Артамоновна, Сашенька!
– Мне всё ведомо, – стремительным шепотом заговорила
боярышня. Батюшка сказывал. Уезжаешь? Что ж, дай тебе Бог, Корней, счастья
сыскать. А я и так знала, что нам с тобою не судьба. Раньше я больно высоко
летала, теперь вот вниз паду, о землю разобьюсь. Прощай, mon amour
impossible[22]. По-русски-то так и не скажешь, стыдно.
Сашенька обхватила высокого мушкетера за шею, быстро
поцеловала в губы, и прежде чем растерянный Корнелиус успел ответить на
объятье, выбежала из залы прочь.
К себе фон Дорн возвращался в глубокой задумчивости.
Главное тут было не слушать сердца, потому что оно, глупое,
задумало Корнелиуса погубить.
Ведь ясней ясного, что нужно делать. Забрать книги из
алтын-толобаса и мчать вдогонку за шведским караваном. Продав драгоценные камни
с окладов, рыцарь фон Дорн станет богат и свободен, жить же будет не в этой
дикой, нелепой, опасной стране, а в милой Швабии. Это во-первых.
Оставаться с Матфеевым безумно, потому что боярин обречен.
Это во-вторых. Такого большого человека, конечно, не казнят и на дыбу не
подвесят – не при Иване Грозном живем, но вот скромного начальника стражи,
склоняя к оговору на опального канцлера, очень запросто сволокут в пытошную.
Корнелиус содрогнулся, вспомнив палача Силантия, клещи в угольной жаровне и
веревку под потолком.
Ну и, наконец, третье. Александра Артамоновна хороша, спору
нет. Но, если вдуматься трезво, без любовного охмеления, барышня как барышня,
ничего особенного. Почему он влюбился в Сашеньку? Только потому, что она одна
на всю Московию похожа на настоящую европейскую девицу благородного рода и
хорошего воспитания. Но ведь не мальчик уже, повидал на своем веку всяких
барышень и дам, не говоря о простых девках и бабах. Пора бы понимать. В
Амстердаме или тем более Париже таких, как Сашенька, а то и получше, сыщется
сколько угодно. Особенно если ты сказочно богат, недурен собой и совсем еще не
стар.
Нет-нет, решено, успокоился Корнелиус, довольный, что
безрассудное сердце умолкло под натиском разума. Завтра же утром забрать из
тайника Либерею и в путь.
Самое позднее – послезавтра. Уж во всяком случае не позднее,
чем через неделю. Догонит шведов где-нибудь за Торжком.
Капитан вздохнул и замотал головой, отгоняя непрошеное
видение: серые глаза Сашеньки, когда они посмотрели на него в упор, переносица
в переносицу. Mon amour impossible…
Вспомнилась арапская притча. Досидел-таки крокодил в своем
болоте, дождался, чтоб луна упала к нему прямо в когтистые лапы.
Пожалуй, можно в Москве даже на месяц задержаться. Шведский
караван не последний, будут и другие. Больше чем на месяц, конечно, опасно, а
на месяц ничего, можно. Так быстро Милославским боярина не сожрать. Да и
неприлично, пока траур по государю.
А с книгами так. Забрать перед самым отъездом. Пусть полежат
в тайнике, так спокойней. Труп Адама Вальзера в подземелье не найдут, да и
искать сильно не станут. Решат, что колдун-немчин сел на помело и улетел на
свою басурманщину либо прямиком к Сатане-Диаволу.
Проникнуть в пустующий дом будет легче легкого.
Откинуть каменные плиты, спуститься в тайник.
На нос можно надеть бельевую прищепу, чтоб не нюхать
мертвечину. А дальше совсем просто. Вот она, Либерея, под вершковым слоем
земли.
Отодвинь скверную книгу и копай.
