Магистр сидел на кухне микроскопической студио, куда
чудесная избавительница доставила его прямо с Софийской набережной. В машине на
вопрос: «Куда вы меня везете?» она ответила непонятно: «В Бескудники».
Помолчав, добавила: «Надо тебя спрятать. А то оторвут башку, так я и не узнаю,
что ты за хрен с горы. А ну давай колись, не то сейчас назад на набережную
отвезу».
И Николас стал колоться. Во-первых, потому что испытывал к
свалившейся с неба Алтын Мамаевой благодарность. Во-вторых, он вовсе не хотел,
чтобы она отвезла его обратно на набережную (хотя угроза, надо полагать, была
произнесена не всерьез). И, в-третьих, не было причины скрытничать. Очень
возможно, что мисс Мамаева знала о происходящем куда больше, чем он.
Кололся он всю дорогу до вышеназванных Бескудников, которые
оказались спальным районом, сплошь состоявшим из грязно-белых панельных
параллелепипедов, и потом, пока поднимались пешком на девятый этаж (лифт
почему-то не работал), а заканчивать пришлось уже на кухоньке, за чашкой кофе,
который хозяйка сварила быстро и деловито – точно так же, как вертела руль
своего автомобильчика. Слушала она не хуже, чем мистер Пампкин: молча и
сосредоточенно. Не перебивала, вопросов почти не задавала (только один раз –
спросила, кто такой боярин Матфеев), лишь время от времени косилась на
рассказчика, будто проверяла, не врет ли.
Теперь, в мягком свете красного абажура Николас смог
разглядеть девушку со странным именем как следует.
Черные, коротко стриженные волосы; черные же глаза, пожалуй,
слишком большие для худенького, скуластого лица; широкий решительный рот; нос
короткий и немного вздернутый – вот как выглядела хозяйка бескудниковской
квартиры. И еще она была какой-то очень уж маленькой, особенно по сравнению с
параметрами Фандорина. Не то черная, стремительная ласточка, не то небольшой,
но отнюдь не травоядный зверек – соболь или горностай.
Вот в чем необычность этого лица, сообразил Николас: за все
время девушка ни разу не улыбнулась. И, если судить по жесткому рисунку рта,
она вряд ли вообще когда-нибудь раздвигает губы в улыбке. Правда, Фандорин
читал в одной статье, что средний русский за свою жизнь улыбается в три с
половиной раза реже среднего европейца, не говоря уж о вечно скалящихся американцах.
В той же статье было написано, что русская угрюмость вызвана иным поведенческим
этикетом – меньшей приветливостью и ослабленной социальной ролью вежливости,
однако Николас не видел большого греха в том, что улыбка в России не утратила
своего первоначального смысла и не превратилась в пустую, ничего не значащую
гримасу. В спорах с клеветниками России магистр не раз говорил: «Если русский
улыбается, стало быть, ему на самом деле весело, или собеседник ему
действительно нравится. А если улыбаемся мы с вами, это всего лишь означает,
что мы не стесняемся своего дантиста». Неулыбчивость маленькой хозяйки
маленькой квартиры подтверждала эту теорию. Девушке не было весело и Николас ей
не нравился – вот она и не улыбалась.
Это ладно, пускай. Но то, что Алтын Мамаева, получив все
интересующие ее сведения, не сочла нужным дать гостю необходимые объяснения или
хотя бы толком представиться, было огорчительно.
– Я очень благодарен вам, – уже не в первый раз сказал
Николас. – Вы появились там, на набережной, вовремя, однако…
– Еще бы не вовремя, – рассеянно перебила она,
сосредоточенно размышляя о чем-то. – Тайминг был супер. На пару секунд позже, и
тот урод тебя точно кокнул бы. Видел, какая у него железяка была в руке?
– Неотчетливо. – Фандорин передернулся, отгоняя ужасное
воспоминание, и вежливо, но твердо напомнил. – Вы еще не объяснили мне, как и
почему…
Алтын снова перебила его, кажется, приняв какое-то решение:
– Будем пульпировать.
– Что? – не понял он.
Тут она произнесла и вовсе какую-то абракадабру, впившись
при этом ему в лицо своими блестящими глазищами:
– Большой Coco.
– Простите?
– Coco Габуния, – продолжала нести околесицу невежливая
барышня. Вижу по выпученным фарам, что холодно… «Евродебетбанк»?… Холодно.
«Вестсибойл»?… Опять холодно. Тогда в чем фишка? Не въезжаю… Не в боярине же
Матфееве?
Николас почувствовал, что его терпение на исходе. Сколько
можно издеваться над человеком? То скидывают с крыши, то стреляют, то
подстерегают с ножом, то обращаются, как с недоумком. Всё, enough is enough,
или, как принято говорить у новых русских, хорош.
– Еще раз благодарю вас за помощь, – чопорно сказал магистр,
поднимаясь. – И за отменный кофе. Я вижу, что никаких разъяснений от вас я не
дождусь, а мне нужно искать похищенный документ. Скажите, как мне добраться
отсюда до центра города?
– Пятьдесят минут на 672-ом до «Савеловской», – в тон ему
ответила Алтын Мамаева. – Только автобус вечером редко ходит. Да и потом ты
что, зайцем поедешь? У тебя вроде бабки по нулям – сам говорил.
Николас снова опустился на табурет, ощущая полнейшую
беспомощность. Пигалица же уселась на кухонный стол, покачала кукольной ступней
в белой теннисной туфельке и объявила:
– Теперь я буду говорить, а ты лови ухом, понял?
– Что?
– Помалкивай и слушай. Журнал «ТелескопЪ» знаешь?
– Да, это иллюстрированный еженедельник. Вроде «Таймc». Наша
университетская библиотека подписана, я иногда заглядываю.
– Так вот, я в «Телескопе» работаю, скаутом. Есть в редакции
такая ставка. Когда готовится большая статья или тематическое досье, мы,
скауты, собираем и проверяем информацию. Ну, чтоб журналу не облажаться и после
по судам не париться. Понял?
Да, теперь Фандорин, кажется, начинал кое-что понимать. Ну,
конечно. Алтын Мамаева – журналистка, как он сразу не догадался? И цепкий
взгляд, и натиск, и манера говорить. К тому же в машине на заднем сиденье
магистр углядел «кэнон» с нешуточным, профессиональным объективом.
– Наш шеф-редактор решил сделать спецвыпуск «Легализация
теневой экономики» – о том, как первая стадия развития капитализма, дикая,
перерастает во вторую, квазинормальную. У нашего журнала вообще сверхзадача
освещать процесс врастания России в цивилизацию. Мы не вскрываем общественные
язвы и не посыпаем голову пеплом, а фиксируемся на позитиве. Чтоб люди читали
журнальчик и думали: жить стало лучше, жить стало веселей.
– Это правильно, – одобрил Николас. – А то большинство ваших
газет и журналов имеют выраженную склонность к мазохизму.
– Вот и Кузя Свищ так считает.
– Кузьма Свищ? Колумнист вашего журнала?
