– Во урод. Гляди, Сапрыка, еще не такого насмотришься.
Потом выдернул пальцы, вытер ладонь о штаны я гаркнул:
– Паспорт давай, черт нерусский. Паспорт, андерстэнд? – И
снова солдату. – С него не паспорт, а справку из дурдома брать.
Тощий, бледный Сапрыка неуверенно хихикнул.
К красной книжечке с национальной британской фауной – львом
и единорогом – странный пограничник отнесся безо всякого интереса. Сунул
помощнику со словами:
– Шлепни. Ик.
Солдатик тиснул на открытой страничке штемпель, а офицер тем
временем уже занялся мистером Калинкинсом. – Ага, – зловеще протянул
краснолицый. – Братская Латвия. – Морщась, полистал странички, одну зачем-то
посмотрел на свет. – А визка-то кирдык, смазанная, – с явным удовлетворением
отметил он. – С такой только в Африку ездить. И дату толком не разберешь.
– Мне такую в вашем консульстве поставили! – заволновался
коммерсант.
– Не я же штамп ставил! Господин старший лейтенант, это
придирки!
Старший лейтенант прищурился.
– Придирки, говоришь? А как ваши погранцы наших граждан
мурыжат? Я щас ссажу тебя до выяснения, вот тогда будут придирки.
Мистер Калинкинс побледнел и дрогнувшим голосом попросил:
– Не надо. Пожалуйста.
Подержав паузу, пограничник кивнул:
– Вот так. Я вас научу Россию уважать… Ик! Ладно, шлепни
ему, Сапрыка. – И величественно вышел в коридор, задев плечом дверь.
Солдатик занес штемпель над паспортом, покосился на
калинкинсовскую пачку «уинстона», что лежала на столике, и тихонько попросил:
– Сигареткой не угостите?
Латыш, шипяще выругавшись по-своему, подтолкнул к протянутой
руке всю пачку.
Николас наблюдал за этой сценой в полном оцепенении, но
потрясения еще только начинались.
Не прошло и минуты, как дверь снова отъехала в сторону
(стучаться здесь, видимо, было не принято), и в купе вошел чиновник таможни. На
шее у него висела шариковая ручка на шнурке. Окинул быстрым взглядом обоих
пассажиров и сразу подсел к гражданину Латвии.
– Наркотики? – задушевно спросил таможенник. – Героинчик
там, кокаинчик?
– Какие наркотики! – вскричал злосчастный Калинкинс. – Я
бизнесмен! У меня контракт с «Сырколбасимпэксом»!
– А личный досмотр? – сказал на это человек в черно-зеленой
форме, обернулся к Николасу, доверительно сообщил. – У нас тут на прошлой
неделе тоже был один «бизнесмен». Пакетик с дурью в очке прятал. Ничего,
отыскали и в очке.
Латыш нервно сглотнул, сунул таможеннику под столом что-то
шуршащее.
– Ну, контракт так контракт, – вздохнул чиновник и –
Фандорину. – А вы у нас откуда будете?
И опять британский паспорт вызвал куда меньше интереса, чем
латвийский.
– Gute Reise, – почему-то по-немецки сказал таможенник,
поднимаясь.
Досмотр завершился.
Поезд заскрежетал тормозами, вагон покачнулся и встал. За
окном виднелась скупо освещенная платформа и станционное здание в стиле ложный
ампир с вывеской
НЕВОРОТИНСКАЯ Моск.-Балт. ж.д.
Вот она, русская земля!
Первое знакомство с представителями российского государства
произвело на магистра истории столь ошеломляющее впечатление, что возникла
насущная потребность срочно перекусить.
Дело в том, что Николас Фандорин спиртного не употреблял
вовсе, а ел очень умеренно, да и то лишь физиологически корректную пищу,
поэтому знакомый большинству людей позыв пропустить рюмочку, чтобы успокоиться,
у него обычно трансформировался в желание съесть что-нибудь внеплановое и
неправильное.
Памятуя предупреждение попутчика о вагоне-ресторане, Николас
решил купить что-нибудь в станционном буфете – благо в расписании значилось,
что поезд стоит в Неворотинской целых пятнадцать минут (очевидно, чтобы высадить
пограничников, таможенников и задержанных нарушителей). На всякий случай
портмоне с деньгами, документами и кредитными карточками Фандорин оставил в
кейсе, а с собой взял несколько тысячерублевых бумажек, предусмотрительно
обмененных на рижском вокзале.
Проводник, сидевший на ступеньке, посторонился, давая
пассажиру спуститься, и шумно зевнул. Под этот неромантичный звук потомок
восьми поколений русских Фандориных ступил на родную, закатанную асфальтом
почву.
Посмотрел налево, посмотрел направо. Слева висел выцветший
длинный транспарант с изображением усатого советского солдата в пилотке и
белыми буквами:
50 ЛЕТ ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЫ МЫ ПРОШЛИ С ТОБОЙ ПОЛСВЕТА, ЕСЛИ НАДО
– ПОВТОРИМ!
Справа стоял небольшой гипсовый Ленин в кепке и с вытянутой
рукой. Николас удивился, ибо в газетах писали, что все культовые памятники
тоталитаризма давно снесены. Очевидно, здесь так называемый «красный пояс»,
решил магистр и вошел в станционный зал.
Там пахло, как в давно засорившемся туалете, а на лавках
лежали и спали грязные, оборванные люди – надо полагать, современные клошары,
которых называют «бомжами». Разглядывать этих живописных челкашей Николас
постеснялся и поскорее прошел к стеклянной буфетной стойке.
От нервного возбуждения тянуло на что-нибудь особенно крамольное:
хот-дог или даже гамбургер. Однако на тарелках лежали только неровные куски
белого хлеба с жирной черной колбасой, завервувшимися кверху ломтиками сыра и
маленькими ссохшимися рыбешками. Вид этих сэндвичей заставил Фандорина
содрогнуться. Он пошарил взглядом по прилавку и в конце концов попросил
усталую, мутноглазую продавщицу, рассматривавшую ползавших по стойке мух:
– Мне йогурт, пожалуйста. С фруктами. Нет, лучше два.
Буфетчица, не поднимая глаз, кинула на прилавок две ванночки
«тутти-фрутти» (обычно Николас покупал «данон» – обезжиренный, без вкусовых
добавок, но безумствовать так безумствовать), взяла две тысячерублевки и вместо
сдачи выложила три леденца в блеклых бумажках.
– Но позвольте, срок годности этого продукта истек еще месяц
назад, сказал Фандорин, изучив маркировку. – Этот йогурт есть нельзя.
Тут продавщица наконец взглянула на привередливого
покупателя и с ненавистью процедила:
– Ух, как же вы все меня достали. Вали отсюда, дядя Степа.
Без тебя тошно.
