Вальзеру досталось нести масляный фонарь и запас свечей. Еще
у него был с собой пустой рогожный мешок.
– Для книг, – пояснил аптекарь. – Много, конечно, не унесем
– больно тяжелы, через ограду не перекинем. Мешка будет в самый раз. Замолея
берем непременно, остальное по вашему выбору. Рогожная ткань нам подходит лучше
всего. Устанем нести, можно на снег поставить, книги не промокнут.
До Моховой добрались без приключений – у капитана был ночной
ярлык, по которому уличные сторожа без разговоров отпирали запертые на ночь
решетки.
Стена вкруг митрополитского подворья была каменная, высотой
футов десять. Корнелиус выбрал угол потемней, закинул крюк и враз оказался
наверху. Вальзер карабкался долго, с пыхтением, а напоследок пришлось тащить
его за воротник. Фонарь пока потушили.
Усевшись наверху, осмотрели двор. Тихо. Огни в палатах
потушены. Из-за конюшни набежали два огромных брехливых кобеля, загавкали,
молотя когтистыми лапами по стене.
Вальзер предусмотрел и это. Вынул из мешка (выходит, не
совсем пустого) два куска мяса, бросил псам. Они накинулись, проглотили мигом,
а через полминуты оба зашатались, повалились набок.
– Мертвы? – спросил фон Дорн. Аптекарь ужаснулся:
– Что вы! Зачем без крайней необходимости лишать кого-то
драгоценного дара жизни? Это сонное снадобье, я изготовил его для княгини
Трубецкой, она бессонницей мучается. Если уж на ее сиятельство, в которой
десять пудов веса, действует, то на митрополитских собак тем более.
Спрыгнули в сугроб, быстро пробежали двором к терему.
– Вон туда, – показал Вальзер. – Там черный ход, чтоб
келейникам на двор, в отхожее место бегать. У грека-то теплый чуланчик близ
спальни, с водосливом.
Капитан удивился:
– А водослив зачем?
– После объясню, – шепнул аптекарь. – Ну же, вперед!
За углом и в самом деле была низенькая дверь, вовсе
незапертая.
Проскользнули в темные, душные сени, оттуда по двум
ступенькам в узкую галерею.
– Тсс! – едва слышно прошелестел Вальзер. – Вон там Юсупова
келья. Не дай бог разбудим. А нам дальше, в Таисиевы покои.
Корнелиус опасливо покосился на обиталище страшного
человека, прокрался мимо на цыпочках.
– Теперь налево, – подтолкнул сзади аптекарь. – Там, в
Крестовой палате, перед спальней владыки, всегда келейник сидит.
Капитан чуть высунулся из-за угла. Увидел просторную комнату
с расписными стенами, одна – сплошь из икон. У малого стола со свечой сидел
детина в рясе, грыз ноготь. Зевнет, перекрестит рот и снова грызет.
– Если можно, – в самое ухо выдохнул Вальзер, – обойдитесь
без смертоубийства.
Сколько лишних трудностей из-за этого человеколюба, подумал
фон Дорн. Но все же натянул на железное яблоко рукавицу.
Не спеша, вразвалку, пошел через залу.
Монах захлопал глазами, прищурился со света в полумрак:
– Якимка, ты?
Последние пять шагов Корнелиус преодолел прыжками и с
разлету ударил привставшего часового – не в висок, как следовало бы, а в
крепкий, задубевший от земных поклонов лоб. Пускай живет, благодарит
мягкосердечие герра Вальзера. Хотя надежней было бы проломить чернецу голову.
Детина упал ничком, даже не охнул.
– Скорей! – поторопил аптекарь
– Погодите.
Капитан связал оглушенному руки и ноги его же вервием, сунул
в рот кляп из скуфьи. Можно было двигаться дальше.
Через митрополитову спальню пробежали рысцой, толкнули
высокую дверь, за ней открылась длинная лестница вниз.
Снова зажгли фонарь.
– Вот и библиотека, – объявил Вальзер, когда спустились в
небольшое квадратное помещение, всё в полках с книгами. – До трех тысяч
фолиантов, ни у кого в Московии столько нет.
Теперь он говорил громко, в голос, уже не боялся, что
услышат.
Посреди комнаты опустился на колени, поддел ножиком дубовую
пластину, потом другую, третью, четвертую, вынул дощатый квадрат, за ним –
плотно набитый тюфяк, и фон Дорн увидел темную яму с грубыми ступенями из
утоптанной земли.
Нетерпеливо отодвинул Вальзера, полез в яму первым. Аптекарь
сопел сзади.
В черную дырку с белыми металлическими краями спустили
веревку, закрепили крюк.
– Ну, с Богом, – перекрестился Корнелиус. Взял фонарь в зубы
за медное кольцо, стал перебирать руками.
Вот и пол.
Сундуки, большущие! Три, еще шесть, в углу четыре, и потом у
дальней стены. Всего двадцать восемь. Толкнул один – тяжеленный, не сдвинешь.
– Подержите веревку! – крикнул сверху Вальзер. – Я тоже
хочу!
Не дождался, полез сам, потешно суча короткими ногами.
Капитан подергал замок на ближайшем сундуке (ох, крепок) и
нежничать не стал – сбил кистенем, с одного хорошего удара. Под крышкой
переливчато отсвечивала малиновым бархатная тряпица. Отдернул. Там, шириной во
весь сундук лежал томище в толстом кожаном переплете. Фон Дорн приподнял его,
увидел еще книги, много.
Поневоле вздохнул. Все-таки надеялся, что в тайнике окажется
не Либерея, а что-нибудь ненадежней – золотые монеты, или яхонты, или смарагды,
или зернь.
– Я вам говорил, я говорил! – всхлипывал Вальзер, любовно
гладя рыжую телячью кожу.
Он схватил кистень, забегал среди сундуков, будто исполняя
какой-то диковинный танец. Собьет замок, откинет крышку и давай бормотать
чудные слова – должно быть, названия книг.
– О, Гефестион! О, Коммодиан! А это кто? Неужто Либаний?
Невероятно! Но… но где же Замолей?
Корнелиус тоже времени даром не терял. Оставшись без
кистеня, вскрывал сундуки тесаком. Книги в кожаных переплетах бросал на пол, в
драгоценных откладывал. Некоторые были просто заглядение: с жемчугом, яшмой,
изумрудами. Самые богатые оклады совал в мешок, и скоро стало некуда. Пришлось
кое-какие попроще вынимать обратно, заменять более ценными. Сокровищ было
столько – не счесть!
По матово посверкивающему свинцовому своду метались тени,
блики от самоцветов. Безумное бормотание Вальзера сливалось в неразборчивый
сип.
Мешок получился тяжеленек, а еще на стену лезть да потом
через всю Москву волочь.
