Голландская служба надежд не оправдала. Сначала их
нидерландские высокомогущества платили наемникам исправно, но когда война с
англичанами закончилась, а сухопутные сражения с французами поутихли,
вюртембергские мушкетеры оказались не нужны. Кто перешел служить к полякам, кто
к шведам, а Корнелиус всё маялся в Амстердаме, проживал последнее.
И то сказать, настоящей войны давно уже не было. Пожалуй,
что и совсем кончились они, настоящие войны. Десять лет, с безусого отрочества,
тянул фон Дорн солдатскую лямку – простым рейтаром, потом корнетом, два года
тому наконец выкупил лейтенантский патент – а всё выходило скудно, ненадежно,
да и ненадолго. Два года послужил французам, полгода мекленбургскому герцогу,
год датчанам, после шведам – нет, шведам после датчан. Еще вольному городу
Бремену, польскому королю, снова французам. Попал в плен к голландцам, повоевал
теперь уже против французов. На лбу, возле левого виска полукруглая отметина: в
бою под Энцгеймом, когда палили из каре по кирасирам виконта де Тюренна,
раненая лошадь билась на земле и ударила кованым копытом – чудо Господне, что
череп не расколола. Дамам Корнелиус говорил, что это шрам от стрелы Купидона,
девкам – что след от кривого турецкого ятагана.
Вот куда бы податься – к австрийцам, с турками воевать. К
такому решению стал склоняться храбрый лейтенант на исходе третьего месяца
безделья, когда долги перевалили за две сотни гульденов и стало всерьез
попахивать долговой ямой. Уж, кажется, немолод, двадцать шестой год, а ни
славы, ни богатства, ни даже крыши над головой. В Теофельс, к старшему брату,
не вернешься, там лишнему рту не обрадуются. У Клауса и без того забот хватает:
надо замок чинить, да старую, еще отцовскую ссуду монастырю выплачивать.
Только где они, турки? До Вены добираться дорого, далеко, и
ну как вакансии не сыщется. Тогда хоть в монахи иди, к брату Андреасу – он из
фон Дорнов самый умный, уже аббат. Или в аманты к какой-нибудь толстой, старой
купчихе. Хрен горчицы не слаще.
И тут вдруг сказочная улыбка Фортуны! В кабаке на Принцевом
канале подсел к столу солидный человек, назвался отставным полуполковником
московитской службы, господином Фаустле. Оказался почти что земляк, из Бадена.
Послужил царю четыре года, теперь вот едет домой – хочет купить дом с садом и
жениться. До Амстердама герра Фаустле милостиво довез русский посланник фюрст
Тулупов, который отряжен в Европу вербовать опытных офицеров для русской армии.
Жалованье платят не столь большое, но зато исправно. Выдают на дорогу щедрые
кормовые, сто рейхсталеров, а по приезде еще и подъемные: пятьдесят
рейхсталеров серебром, столько же соболями и пять локтей тонкого сукна. Главное
же – для человека отважного и предприимчивого, который хочет составить свое
счастье, эта азиатская страна открывает поистине безграничные возможности.
Полуполковник объяснил, где остановился русский фюрст, заплатил за вино и
пересел к другому столу – разговаривать с двумя голтшинскими драгунами.
Корнелиус посидел, подумал. Крикнул герру Фаустле: «А с турками царь воюет?»
Оказалось, воюет – и с турками, и с татарами. Это решило последние сомнения.
Ну а уж когда Корнелиус увидел московитского посланника в
парчовой, расшитой драгоценными камнями шубе, в высокой шапке из великолепных
соболей (каждая такая шкурка у меховщика самое малое по двести рейхсталеров
идет!), то уже боялся только одного – не возьмут.
Ничего, взяли. И условия заключил в самом лучшем виде: к ста
рейхсталерам подорожных и подъемным (не соврал полуполковник, всё точно и
серебро, и соболя, и сукно) еще жалованья одиннадцать рублей в месяц да
кормовые. Срок контракта – четыре года, до мая 1679-го. Для пущей важности и
чтоб был маневр для торга, фон Дорн потребовал капитанского чина, зная, что без
патента не дадут. Дали! Был лейтенант – вечный, без надежды на выслугу, а
теперь стал капитан мушкетеров. Посол сразу и бумаги выправил на новое звание,
с красными сургучными печатями, честь по чести.
До Риги новоиспеченный капитан доплыл на рыбацкой шнеке –
Польшу лучше было объехать стороной, потому что могли припомнить
позапрошлогоднее дезертирство из полка князя Вишневецкого. Весь пропах селедкой,
зато вышло недорого, всего шесть рейхсталеров.
В лифляндской столице, последнем европейском городе, запасся
всем необходимым, чего в Азии было не достать: толченым мелом для чистки зубов
(их замечательная белизна принесла Корнелиусу немало галантных побед); не
новым, но еще вполне приличным париком (цвет – вороново крыло); батавским
табаком; плоской, удобной блохоловкой (вешается наискосок, подмышку). Ждать
попутчиков не стал – у капитана фон Дорна английский мушкет, два нюрнбергских
пистолета и толедская шпага, лесных разбойников он не боится. Отправился к
русской границе один.
Дорога была скучная. На пятый день достиг последнего
шведского поста – крепостцы Нойхаузен. Лейтенант, проводивший фон Дорна до
пограничной речки, показал направление: вон там, за полем и лесом, в двух с
половиной милях, русская деревня Неворотынская, названная так потому, что у
московитов тут всего два поселения, и второе называется Воротынская, поскольку
принадлежит стольнику Воротынскому. Вот вам пример того, как глупы и лишены
воображения эти чесночники, сказал лейтенант. Если бы здесь была еще и третья
деревня, они просто не знали бы, как им решить такую головоломку.
«Почему чесночники?» – спросил Корнелиус. Лейтенант
объяснил, что русские начисто лишены обоняния. При нездоровом пристрастии к
мытью (моются чуть ли не раз в месяц, что, впрочем, скорее всего объясняется
распущенностью, ибо бани у них для мужчин и женщин общие), московиты совершенно
равнодушны к дурным запахам, а главная их пища – сырой лук и чеснок.
Корнелиуса это известие нисколько не расстроило. Всякий, кто
подолгу сиживал в осаде, знает, что чеснок очень полезен – хорош и от скорбута,
и от опухания ног, и даже, сказывают, от французской болезни. Пусть русские
едят чеснок сколько им угодно, лишь бы жалованье платили в срок.
* * *
Он переправился через речку вброд, проехал с полмили, и
из-за кустов выскочила ватага: один толстый, со свинячьим багровым рылом сидел
на лошади, еще четверо трусили следом. Все были в длиннополых зеленых кафтанах,
изрядно засаленных, только у конного кафтан был целый, а у пеших в дырьях и
заплатах. Корнелиус испугался, что разбойники, и схватился было за седельную
кобуру, но сразу же сообразил, что лихие люди в мундирах не ходят. Стало быть,
пограничная стража.
Трое солдат были с алебардами, один с пищалью. У офицера на
боку висела кривая сабля. Он грозно сказал что-то, налегая на звуки tsz, tch и
tsch – будто на гуся зацыкал. О смысле сказанного можно было догадаться и без
перевода. Что за человек, мол, и какого черта топчешь землю великого
московского царя.
