Владимир Иванович снова тихонько засмеялся – так, словно
только что вспомнил и собрался рассказать остроумный анекдот.
– А Шурика укокал не я, а вы. Вы-с, вы и убили-с, прекрасный
сэр. Тюкнули душегуба железякой по кумполу. Седой знает, какой вы шустрый, он
поверит. А железяка вон она – между вами и Шуриком валяется. Но тут вовремя
подоспел молодчага Сергеев и прострелил мистеру Фандорину его глупую английскую
башку. Вы в какой глаз оливку предпочитаете – в правый или в левый?
– Влад не поверит! – закрылся ладонью от луча Николас. – Он
знает, что я не способен убить человека ударом сзади! У вас ничего не выйдет!
Соловьев не идиот, он в людях разбирается, и вы за всё ответите!
Сергеев задумался.
– Хм, а ведь верно. Владик – парень дотошный. Пожалуй, и
пальчики с железки снимет, и экспертизу, чего доброго, закажет. Спасибо за
толковый совет, мистер Фандорин. Coco говорил мне, что вы – просто кладезь
мудрости.
Внезапно голос полковника изменился – стал жестким,
властным:
– А ну, живо взял трубу, биг бен долбаный! Вмажь ему по
затылку – да со всей силы, чтоб тебе на рукав ошметки полетели!
Николас ответил короткой идиомой из фольклорного блокнота,
означавшей отказ в самой грубой и категоричной форме.
Из черного квадрата метнулась молния, а грохот от выстрела в
замкнутом помещении был таким, что магистр зажал уши руками и согнулся пополам.
В первый миг ему показалось, что это барабанные перепонки, в полном
соответствии со своим названием, вдарили чересчур разухабистую дробь и, не
выдержав нагрузки, немедленно лопнули.
Когда к Николасу вернулся слух (а произошло это через
полминуты, не раньше), оказалось, что Владимир Иванович не молчит – излагает
аргументы в пользу своего предложения:
– …мастер спорта по стрельбе, – говорил отставной полковник.
Четыре раза призы по управлению брал. С пятидесяти метров пулю в обручальное
кольцо кладу. Следующую пулю, падаль ушастая, ты получишь в локоть левой руки,
в лучевой нерв. Ты не представляешь, какая это боль. Выть будешь, по полу
кататься. А, спрашивается, зачем? Я ж тебя все равно живым отсюда не выпущу.
Давай, бери железяку. Скорей отмучаешься.
Фандорин инстинктивно обхватил локти ладонями и метнулся в
сторону из освещенного пятна, но луч в два счета нашел его.
– А особенно я люблю сажать по движущейся мише…
Сергеев так зашелся в смехе, что аж захрипел. Фонарь
качнулся, вывернувшись вбок, осветил лицо полковника, и стало видно, что глаза
у Владимира Ивановича удивленно выпучены, а сам он свешивается из дыры как-то
слишком уж отчаянно, будто кто-то придавил его сверху ногой.
Зычный, уже однажды слышанный Николасом голос с сильным
грузинским акцентом проревел:
– Coco – козел? Это ты козел, оперюга поганый!
* * *
– Зачем грубо говоришь, Гиви? – послышался другой голос,
тоже с акцентом, но только совсем легким. – Ты теперь банковский работник,
будешь начальником департамента. Нехорошо, дорогой, отвыкай.
Иосиф Гурамович Габуния, Большой Coco – собственной
персоной, а с ним, надо полагать, бойцы его тайного «Эскадрона». Господи, каких
еще сюрпризов следует ждать этой нескончаемой ночью?
– Иосиф Гурамович! – заизвивался Сергеев, тщетно пытаясь
вывернуться. – Скажите ему, чтобы убрал ногу с моей спины. Я всё объясню! Тут
сложная двойная игра с подставкой по резиденту-ре. Я провел многоходовую
комбинацию, вышел на Седого, и теперь он у нас в кармане. Как раз сегодня
собирался завершить операцию и обо всем, вам доложить. Результат блестящий.
Теперь я знаю, в чем состоял…
Не умолкая ни на секунду, предприимчивый полковник, рукой с
фонарем упиравшийся в край дыры, умудрился другую руку – с пистолетом –
незаметно просунуть себе подмышку. Фандорин, наблюдавший за этим маневром
снизу, хотел было крикнуть кавказцам, чтобы остереглись, но передумал. Пусть
эти пауки сами разбираются, кто у них в банке под названием «Евродебет»
сильней. Личные перспективы некоего магистра при любом исходе выглядели
незавидными.
Владимир Иванович резко повернулся, просунув руку как можно
дальше, вероятно, хотел проделать в свирепом Гиви вертикальное отверстие, но
«эскадронец» и сам был не дурак. Сверху донесся громкий хлопок, и полковник,
так и не успев нажать на спусковой крючок, полетел головой вниз. Труп сделал
свечку, ударился о землю и, совершив нелепый кувырок, растянулся во весь рост.
Упал и фонарь, но не разбился и не погас. Однако магистра
сейчас интересовал не столько источник света, сколько средство самообороны – в
руке мертвого Владимира Ивановича чернел компактный, короткоствольный пистолет.
Фандорин сделал быстрое движение и тут же услышал сверху
выразительное цоканье:
– Це-це-це. Нэ надо, да?
Получалось, что с самообороной ничего не выйдет – треклятый
Гиви слишком хорошо знал свое ремесло. Делать было нечего и деваться некуда,
Николас был заперт в пыльном склепе, где компанию ему составляли один древний
скелет и три свежих покойника.
– Здравствуйте, Николай Александрович, – поздоровался с
затравленным магистром невидимый Габуния. – Сколько у вас сегодня приключений.
Раз уж вы там, внизу, давайте поглядим, из-за чего столько народу положили.
Ужас какой – просто половецкое побоище. Ну, что там у вас за клад такой?
Что ж, подумал Николас, в конце концов не самый ужасный
финал. Рановато, конечно, но это уж как на роду написано. Со стороны Большого
Coco даже гуманно, что он дает приговоренному возможность удовлетворить перед
смертью любопытство. Разве не для того рождается человек удовлетворить
любопытство, узнать некую тайну и потом умереть?
Экклезиастическое философствование бедного магистра
объяснялось тем, что он вдруг почувствовал себя смертельно усталым. В самом
деле, сколько можно подвергать психику и нервную систему перепадам между
обреченностью и надеждой? Готовился умереть от руки балагура Шурика – спасся.
Думал, что примет смерть от вероломного полковника – опять пронесло. Пронесло,
да не вынесло. Теперь уж надеяться больше не на что.
Молча, не снисходя до каких-либо объяснений и тем более
молений о пощаде, Фандорин поднял фонарь и приблизился к прогнившей рогоже.
Стянул ее в сторону и ахнул.
На земляном полу лежала большая книга в редкостной красоты
серебряном окладе, сплошь выложенном желто-красно-бурыми каменьями. Серебро от
времени почернело, но шлифованные самоцветы – а их тут были сотни заиграли,
засверкали отраженным светом.
