– Ты хоть бы позвонил для начала в этот сад, – сказала она, выслушав мои сбивчивые объяснения. – Может там сейчас другие гости. И вообще, почему ты решил, будто тебя там примут?
Узнав, что у меня даже нет телефона владельцев сада, она взяла руль в свои руки.
– Веди машину, – приказала жена, – и внимательно смотри за дорогой. Я все сама выясню и перезвоню.
Не успел я выбраться на скоростное шоссе, пересекающее Израиль с юга на север, как «Нокия» завела свою мелодию. Жена нашла приятеля, взяла у него номер, позвонила на Голаны, и обо всем договорилась.
– Ни о какой услуге я не просила, – сказала она, – ты просто снимаешь этот домик, как обыкновенный циммер. На твое счастье, там сейчас никого нет.
Затем она подробно объяснила мне, как добраться до места и, пожелав хорошего настроения, отключилась.
– Некоторым, – мрачно заметил Моти, – крупно везет в жизни. Только счастья своего они не понимают, и живут, словно по-другому и быть не должно.
– Зря ты так спешишь с выводами, – упрекнул я кошерного Дон-Жуана. – Сначала выслушай до конца.
– Трави, трави, – согласился Моти и умолк.
– Цивилизация начала отступать сразу за Афулой. Большие скопления домов уступили место разрозненным группкам коттеджей, предгорье пришло на смену плоскому побережью. Дорога неуклонно поднималась вверх, и вскоре перед моими глазами распахнулась зеленая, покрытая кремовыми оспинами камней, Галилея. Долины между горами были заполнены сияющим голубым воздухом, вместо красной земли слева и справа от дороги громоздились скалы из бело-коричневого пористого камня. Черная лента шоссе то круто уходила вниз, то взлетала на вершины холмов. Мелькнула вдалеке сапфировая поверхность Кинерета, пронеслись полускрытые пирамидальными тополями старые дома Рош-Пины, и дорога покатилась вниз, к Иордану. Коричневые камни Галилеи стали вытеснять черный булыжник Голанских высот и сами высоты, точно стена, увеличивались по мере моего спуска к реке. Пролетела под мостом узкая полоска Иордана и машина начала карабкаться вдоль крутого склона Голан.
На Голанах меня всегда охватывает какое-то глупое веселье. После перегруженных дорог центра страны пустота голанских трасс ошеломляет. Роскошные магистрали, приготовленные для быстрого переброска войск к сирийской границе, абсолютно пусты. По ним можно нестись с той скоростью, которую позволяет мощность двигателя автомобиля и собственная осторожность.
Голаны плоски, как скатерть, расстеленная на столе. То тут, то там торчит горушка, но пространство между ними гладко и пусто. За проволочными изгородями пасутся коровы, кусты дикого шиповника едва заметно клонятся под порывами ветра. Редко-редко навстречу попадается встречная машина. Я выехал на середину трассы и дунул под сто пятьдесят километров. Холодный, чистый воздух зашумел в приоткрытом окне.
Все оказалось еще красивее, чем представлялось. Длинные ряды вишневого сада, крепкий дом под высокой черепичной крышей, мохнатые тополя вокруг двора, ленивая собака, сонно открывающая пасть, чтобы залаять на незнакомца, но так и не издавшая ни одного звука. И цветы, много цветов: перед домом и вокруг стоянки, настоящие заросли, образующие живую изгородь.
Меня ждали. Хозяйка, лет сорока пяти, миловидная, с живым лицом и открытой улыбкой вышла на стоянку. Звук мотора тут слышен за несколько километров, а по узкому проселку, ведущему к саду с главного шоссе, едут только те, кто направляется в усадьбу. Хозяйка стояла у серебристых елок, и махала рукой, показывая, где поставить машину. Длинный сарафан держался на тонких лямках, оставляя обнаженными плечи, высокую шею и подмышки. Когда она поднимала руку, то внутренность подмышек бесстыдно распахивалась, показывая щетинку давно не бритых волос и темные полукружья сожженной дезодорантом кожи.
– Вы прямо из Реховота? – спросила она, протягивая руку. – Меня зовут Тоня. Пойдемте, я вас напою чаем с дороги.
– Мне бы чего—нибудь холодного, – сказал я, чуть прикасаясь к узким прохладным пальцам. Вообще-то я не здороваюсь с женщинами за руку, но начинать знакомство с обиды не хотелось.
– Нет, нет, – она улыбнулась. – Я только заварила матэ, это лучше, чем холодное.
К дому вела посыпанная гравием дорожка, сильно пахло разогретой солнцем хвоей, было тихо, абсолютно, неправдоподобно тихо, и я на секунду зажмурился от острого укола счастья.
– Устали? – участливо спросила хозяйка, поднимаясь на крыльцо. – Матэ вам поможет.
«Матэ» называлась аргентинская травка, заваренная в высушенных и выдолбленных тыквочках, размером с большой грейпфрут. Именовали их калабасами, словом, слегка экзотичным для русского уха. Сразу припомнились персонажи детской сказки, длинная борода и кукольный театр. Пили матэ через пампильи, тонкие трубочки с подобием ситечка на конце. Матэ оказался горьким, но действовал крепче кофе, и после второго калабаса я почувствовал, как усталость дороги и напряжение последних дней сползают, будто старая, отжившая кожа.
Старший сын Тони год назад вернулся из многомесячного странствия по Южной Америке, привез с собой матэ и подсадил на него всю семью.
– Теперь мы покупаем его Тель-Авиве, – сказала Тоня, пододвигая ко мне тарелку с бутербродами. – Как оказываемся в центре страны, берем целый мешок, и пьем, точно ненормальные. Ни кофе, ни чаю, только матэ. Просто сумасшествие!
Она тихо засмеялась. Смех у нее был мелодичным, будто звук старинного брегета.
– Комнату заказывала ваша жена, да?
– Да.
– Очень милый голос. Сразу слышно, что хороший человек. А вы, вы ведь писатель, да?
– Это она вам сказала?
– Нет, мы сами знаем. Дочка вообще ваша поклонница. Книжки собирает, публикации в журналах. Она у себя в комнате спряталась, стесняется выйти. Мы подумали вначале, что однофамилец, но как вы из машины вышли, она сразу закричала – он, это он! – и убежала.
«Весьма трогательно, – подумал я. – Но присутствие восторженной девицы может помешать. Сейчас я нуждаюсь в тишине и одиночестве, а не в компании почитательницы. Хотя, если она не вышла из своей комнаты, значит, застенчива и не будет назойливой».
– Сколько же лет вашей дочери?
– Девятнадцать. Окончила школу, готовится к экзаменам по психометрии. Зимой пойдет в армию, а пока помогает мне по хозяйству и зубрит.
– Я попрошу ее проводить вас в домик, – сказала Тоня, когда я отодвинул третий калабас. – Показать, что где. Вы уж будьте с ней повнимательнее, если можно, да?
Она заглянула мне в глаза и улыбнулась. Я кивнул. Почему нельзя, можно. Даже книжку ей подарю, если будет себя вести прилично.
Дверь отворилась и в комнату вошла девушка. У нее было чуть удлиненное лицо с ровным, прямым носиком, небольшие, аккуратной формы губы, серые глаза с огромными ресницами. Зачесанные назад, собранные клубком на затылке каштанового цвета волосы открывали изящные ушки. Ни дать, ни взять чеховская барышня. И одета похоже: длинное ситцевое платье, скромные, но элегантные туфельки, а в руках книжка.
