– Я ведь, друг Абраша, тоже веду дневник. Вернее, подневную запись всех событий в Порт-Артуре, начиная с исторической для России ночи 26 января, когда японцы внезапно атаковали четырьмя миноносцами нашу, совершенно неготовую к бою, эскадру. Думаю, что, как и во всякой войне, много будет неразберихи и сумятицы, и спустя лет двадцать все перепутают и переврут. Тут мои записи и пригодятся. А ты о чем пишешь?
Я смутился. Мои цели были куда как скромнее. За время учебы в ешиве я привык каждый день перед сном записывать выученное, и постепенно эта стало привычкою.
– Ладно, ладно, не смущайся, – сказал Михаил Иванович. – Объясни-ка мне лучше вот что. Ты бывший ученик ешибота, любящий Пушкина, и ведущий дневник, подобно русскому интеллигенту. Скажи мне, ты сам-то как себя определяешь? Кто ты такой?
Я ответил ему:
– Любое определение – это рамка. А наш закон называется – Галаха, то есть – хождение. Человек он живой. Он идет. Стоят только ангелы. Они не меняются, человек же изменяется постоянно. Неужели Михаил Иванович вы хотите превратить меня в ангела? Загнать в рамки?
– О, нет, – усмехнулся он. – Конечно, нет. Но я обмениваюсь с тобой словами, чтобы понять, с кем я имею дело.
– Э, – иронически протянул я. – На иврите, языке святого Писания, слово – давар – это и дело. Слово и есть дело. Ведь мир, самая, что ни на есть материальная реальность, был создан словом. Обмениваясь словами, мы уже участвуем в неком общем деле.
– Ты путаешь меня своей казуистикой, – сказал Михаил Иванович. – Мы с тобой работаем вместе, каждый день вместе подставляем головы под пули, служим одному царю. Ночью ты спишь в соседней комнате, даже ночью мы вместе. Человеческие отношения напоминают сложный лабиринт, ведь люди беспрестанно меняются. Сегодня они одни, завтра немножко иные, и в этом лабиринте нужна путеводная нить, которая поможет пробраться сквозь все закоулки. Эта нить – понимание того, с кем ты имеешь дело.
– Эх, Михаил Иванович, – сказал я. – Ведь мы же не герои древности, мы не мифы, мы не сказки, мы живые люди. Разве вы не опасаетесь, что нить, которую вы тащите за собой по лабиринту, может оборваться, зацепившись за острый угол, перетереться, лопнуть. В конце концов, ее может порвать или запутать зверь, обитающий в этом лабиринте, страшный Минотавр нашего подсознания. Неужели вы хотите доверить свою жизнь, которая держится на отношениях между людьми, какой-то тонкой нити, могущей оборваться в любую минуту? Или вам кажется, что стоит лишь обозначить некое явление, превратив его, тем самым, в некое подобие науки, как все станет понятным? Вообще, преклонение перед наукой представляется мне новым идолопоклонством.
– Ого! – воскликнул Михаил Иванович. – Да ты, братец, ретроград! Мы вступили в двадцатый век, век просвещения, век знания, век надежды на лучшее будущее для всех народов. Не станешь же ты отрицать, все, чего добилось человечество за последние три сотни лет напряженной работы ума и сознания? Чем дальше мы продвигаемся, тем больше знаем, тем ближе к правильной, разумной жизни. Как же ты можешь существовать, отвергая прогресс?
– Знаете что, Михаил Иванович, – сказал я ему. – Тут ведь все зависит от подхода. Вот мы считаем, что больше всех знал Моисей. Он получил все знания, доступные человечеству. И чем дальше мы отходим от горы Синай, тем меньше мы знаем, поэтому если в ваших глазах история человечества прогресс, то в наших регресс – падение.
– Как же так! – воскликнул Михаил Иванович. – Мы же пользуемся современными приборами, смотрим в бинокли, есть беспроволочный телеграф, монгольфьеры поднимаются под облака. Всего этого не было во времена Моисея. Да и, кроме того, это изобретения французских, русских, немецких умов, а вовсе не евреев.
– Вы толкуете об усилении руки человечества, – возразил я, – мы же говорим о его душе, о сути. Ведь именно о ней вы пытались у меня выспросить, не чему я обучен и что умею делать, а кто я таков. Потому как вы желаете спознаваться не с колесиком механизма, а с личностью, то есть хотите изведать мою душу, а наша душа, вот она то и регрессировала. Наши души стали хуже, стали ниже, грубее, чем тысячу лет назад. А горит у нас в комнате электрический свет, или свеча, или лучина – это всего только внешние условия, к которым человек легко приспосабливается. Человек вообще такое существо, что может себя легко изменить, приноровить к тому, что происходит вокруг.
– Посмотрим, – сказал Лилье, – ведь кольцо осады затягивается и завтра может наступить голод. Как ты будешь приспосабливать себя к отсутствию пищи? Ты все равно захочешь есть, что бы твой разум тебе не нашептывал!
А наши раненые солдатики в госпиталях? Им ты тоже скажешь приспособиться к боли и мучениям? Они страдают от тяжелых ран, а ты хочешь отобрать современную медицину, последнюю надежду на спасение. И чем потчевать их взамен? Разговорами о всезнающем Моисее на горе Синай?
– Михаил Иванович! – сказал я. – В любых условиях человек может остаться человеком, а может превратиться в животное. Вы гордо именуете себя «гомо сапиенс», человек разумный, человек разума, говоря тем самым, что главное в человеке – это разум. Почему же малейшая перемена в условиях существования вашего тела немедленно отбрасывает вас назад. Выходит, что ученость, искусство, литература, нежные душевные качества существуют единственно, когда человек сыт? А если условия исчезнут, кем вы останетесь? Получается, холод и желудок диктуют ваше поведение, а не восхваляемый разум?
– Благодарю тебя, Абрам, – сказал Лилье. – Ты ответил на мой вопрос.
15 мая
Сегодня Михаил Иванович вручил мне листок бумаги.
– Прочитай. И запиши в дневник. Пусть память о славных деяниях русских солдат сохранится и на твоем языке.
Я пробежал глазами листок и, повинуясь распоряжению командира, аккуратно переписал в свою тетрадку.
ПРИКАЗ № 82
по Квантунскому укрепленному району
12 мая 1904 года
Во время 1-й бомбардировки крепости Порт-Артур, бывшей 27 января сего года, из неприятельских снарядов один упал около батареи № 17 и не разорвался. Стоявший вблизи запасный канонир Квантунской крепостной артиллерии – Придик Муликас при падении снаряда был повален на землю силой воздуха, но, несмотря на это, не растерялся, подбежал к снаряду и совместно с рядовым 12-й роты 25-го В.-С. стр. полка Дегтяренко, находившимся вблизи, вынули из снаряда донно-ударную трубку и скатили его за насыпь. За столь самоотверженный поступок благодарю запасного канонира Квантунской крепостной артиллерии Придика Муликаса и рядового 12-й роты 25-го В.-С. стр. полка Дегтяренко.
Приказ этот прочесть во всех батареях и сотнях.
Командир 3-го Сибирского армейского корпуса
генерал-лейтенант Стессель
Насколько же не совпадает тон приказа с общим отношением к нижним чинам! Недавно в дневнике осады, регулярно печатаемом артурской газетой «Новый край», я прочитал следующую заметку:
