Когда приходят беды к человеку, то думает он, что вот, ворота ада раскрываются перед ним. Знай, что в каждом бедствии есть две положительные стороны. Одна, что Всевышний снимает с него часть будущих мучений, которые несравнимо тяжелей страданий в этом мире. И вторая, что бедами Он очищают душу, словно жар плавильного тигля очищает золото от примесей. И рассказывают о рабби Элиэзере, сыне рабби Шимона, будто каждое утро он распахивал двери своего дома и призывал страдания: идите ко мне, мои любимые, идите, я жду вас».
Письмо девятое
Дорогие мои!
Время кончается. Я чувствую это всем сердцем, всей душей, и всей силой своей. Каждый поворот шеи, хруст пальцев, биение сердца говорит, нет, кричит, вопиет – твое время подходит к концу. Я не знаю, что означает для меня конец времени, что случится со мной дальше. Но оно надвигается, страшное в своей неумолимости чудовищное нечто, и мое тело трепещет, понимая неизбежное раньше, чем разум. Наверное, я должен раскаяться, но в чем? Возможно, от меня ждут мольбы о милосердии, но к кому ее обратить? Мой мир ограничен комнаткой, столом, листками бумаги на столе, черной щелью почтового ящика и снами. Надежда увидеть вас, мои дорогие, почти ушла, только серая паутинка еще тянется, тщиться связать прошлое и настоящее, переплести явь с грезами. Я должен понять, обязан немедленно разобраться, в чем смысл этих сновидений, что мне показывают, чему хотят научить.
Батюшка Анхель подошел к берегу реки, тяжело вздохнул и оттянул пальцами воротник сутаны. Прохлады не было, воздух над полувысохшей рекой ничем не отличался от жаркого киселя, заполнившего улицы городка. Середина зимы, а дождей все нет. Земля растрескалась, вялый утренний дождичек исчезает в щелях серыми струйками, похожими на мышиные хвосты. Если так пойдет дальше, маис не взойдет и наступит голод.
На той стороне речки застрял в кустах дохлый осел. Течение, слишком слабое, чтобы вырвать его из колючек, вяло покачивало раздувшийся труп. Тяжелое зловоние мешало дышать. Батюшка с отвращением выдохнул, достал из кармана платок, и прижал к носу.
Алькальд неслышно подошел сзади и, прикоснувшись к плечу батюшки Анхеля, вежливо кашлянул.
– А, это вы, – батюшка, не глядя, осенил склоненную фуражку крестным знамением. – Распорядились бы насчет падали.
Алькальд подошел к баобабу на берегу реки. Под его сенью уютно расположился стол и две скамейки. Пеоны, сидевшие за столом в одних майках и заношенных до черноты подштанниках, сдвинув на затылки сомбреро, резались в домино.
– Бутылку спирта, тому, кто принесет мне уши осла, – негромко сказал алькальд.
Стук костяшек прекратился.
– Две бутылки, по одной за каждое ухо.
– Лады. Закончим партию и мигом.
Алькальд вернулся к батюшке.
– По всей префектуре дожди, – сказал он, подковыривая носком сапога камешек. – В Ростове наводнение, эвакуируют заречье. А у нас…..
Он с ожесточением пнул камешек. Тот сорвался со своего места, чиркнул по зеленой поверхности воды и с бульком утонул.
– Надо что-то делать, батюшка.
– Что вы имеете в виду?
– Вы знаете.
Батюшка тяжело вздохнул сквозь платок.
– А разрешение из префектуры? – спросил он. Через плотную ткань голос звучал глухо, точно при плохой телефонной связи.
– За этим дело не станет.
Батюшка снова тяжело вздохнул.
– Без эпифании не обойтись, – сказал алькальд и потрогал ячмень на глазу.
– Компресс из мочи не пробовали? – спросил батюшка Анхель.
Алькальд брезгливо поморщился.
– Тогда терпите, пока не нарвет.
– Батюшка, решайтесь.
– Без официального утверждения я не согласен.
– Хорошо. Следуйте со мной.
Алькальд круто повернулся и двинулся к центральной площади. Батюшка Анхель, поддергивая на ходу сутану, пошел следом.
Они шли мимо покосившихся деревянных заборов, с выведенными черной краской грубыми ругательствами, вдоль канав, заполненных спекшейся от жары грязью. Засохшие подсолнухи свешивали через плетни побуревшие головы. Мальчишки, гонявшие посреди мостовой тряпичный мяч, почтительно расступались, а женщины, в ночных сорочках, допивавшие на подоконниках первую чашку кофе с утренней сигаретой, провожали их долгими взглядами.
Выйдя на площадь, алькальд отвесил поклон золоченому куполу ашрама и двинулся к зданию почты. Телеграфист Хулио, по прозвищу «Ахулиж» самозабвенно приник к ключу. Когда работы не было, он передавал своей знакомой телеграфистке из Рязани, какое-нибудь художественное произведение.
– Что сегодня? – спросил алькальд.
– Недобрый час Маркеса.
– И не скучно?
– Не-а, – Ахулиж весело сверкнул глазами. – Ей нравится. А мне все равно, лишь бы без дела не сидеть.
Алькальда вытащил из внутреннего кармана кителя тщательно сложенный листок бумаги, расправил его и передал телеграфисту.
– Передай прямо сейчас.
Ахулиж пробежал глазами листок, побледнел и вопрошающе посмотрел на батюшку.
– Передавай, – повторил алькальд.
Батюшка Анхельм прикрыл веки в знак согласия. Ахулиж пригнулся к ключу и с бешеной скоростью простучал текст.
– Когда придет ответ, немедленно извести меня, – сказал алькальд. – В любое время. Понял?
– Понял, – повторил Ахулиж. Кадык на его длинной, заросшей блестящими черными волосами шее, неровно дергался. – Известить в любое время.
Выйдя из здания почты, они распрощались. Осенив алькальда крестным знамением, батюшка побрел навещать нуждающихся в духовном утешении. Алькальд подошел ко мне.
Я сидел на парапете, в тени пальмы. Пальма была старая, в ее обширной кроне резвилась целая ватага обезьянок. Время от времени они бросали в прохожих обломки волосатой коры и отвечали на проклятия истерическими воплями.
– Иди в ашрам, – приказал алькальд.
– А если не пойду? – спросил я.
– Тогда тебя понесут, – ласково улыбаясь, пообещал алькальд. – На кладбище.
Мы вошли под арку центрального входа. Ашрам выстроили лет сто назад, его огромная колокольня возвышалась над городом, точно грозный, указующий в небеса перст. Десятки лет жители определяли время по тяжелому перезвону башенных часов. От арки к зданию вела небольшая, обсаженная липами, аллея. Она заканчивалась мраморной чашей со святой водой. В чаше, раскинув лапки, будто купальщица, плавала на спине дохлая мышь.
