Вдруг над головой раздался резкий хлопок. Оба вздрогнули. По лобовому стеклу растекались красные пятна крови.
Хинако вскрикнула и зарылась лицом в рубашку Фумия. Он осторожно отодвинулся, открыл дверь и вышел из машины. Хинако робко выглянула следом. На капоте лежал небольшой комочек, покрытый серым пухом. Фумия веткой убрал мертвую птицу и вернулся в машину. Дворники очистили лобовое стекло.
— Вот глупая птица. Как можно было врезаться в стоящую на месте машину, да еще с этой стороны? — Голос его звучал нарочито небрежно, но в нем явственно чувствовалось напряжение.
Хинако откинулась на сиденье и застонала:
— Опять Саёри…
Фумия сердито завел мотор, и машина двинулась в путь. Хинако с вызовом сказала:
— Ночью тоже все было из-за Саёри.
— Саёри умерла, — упрямо сказал Фумия, не поворачивая головы.
Хинако почувствовала, как к вискам приливает кровь. Сейчас он был таким же, как тогда, в храме, никак не желая признавать очевидного.
— Пойми, это все из-за Саёри. Она на нас сердится. Ты же сам видишь.
Фумия молча входил в поворот. Исидзути приближалась.
— Ты знал о том, что она влюблена в тебя?
Фумия кивнул. Это несколько обескуражило Хинако.
— А как ты к ней относился?
— Никак. — Он нахмурился.
— Не понимаю.
Хинако неудержимо хотелось спросить, как он относится к ней самой, но она не решилась. Ей страшно было услышать ответ. Кажется, она по-прежнему продолжает убегать, прячась от слов в панцирь. Неужели она так и будет прятать собственные чувства, выплескивая их лишь в рисунках? С Тору у них ничего не получилось именно по этой причине. Решив прекратить отношения с ним, она долго побаивалась сказать об этом.
— Я тоже была влюблена в тебя с первого класса. — (Фумия изумленно взглянул на нее, он явно не ожидал такого поворота.) — Просто вечно пряталась в панцирь, словно черепаха, вот и не могла сказать тебе об этом.
Хинако сидела, уставившись в лобовое стекло и боясь повернуть к нему лицо. Начав рассказ, она как будто открыла кран, и слова лились потоком, который она не в силах была остановить. Она говорила ему о детстве, о любви к Тору, о том, что долгое время ничего не отдавала и не получала. Наконец поток иссяк, и она обессиленно откинулась на сиденье.
Фумия молча вел машину, и Хинако вдруг почувствовала тревогу. Может, ее слова ушли в никуда, так и не достигнув цели? Ведь сказать — еще не значит быть понятым.
Какое-то время в салоне был слышен лишь звук работающего двигателя. В ту минуту, когда ей уже хотелось выскочить из машины и бежать не разбирая пути, Фумия заговорил:
— А ты сильная, Хинако.
Девушка непонимающе уставилась на него.
— Все мы так или иначе надеваем этот панцирь. И чем яснее мы отдаем себе отчет в том, что делаем, тем он крепче. А ты смогла скинуть его, зная, какой он тяжелый. Думаю, ты очень сильная. Я… — Фумия замолчал, входя в очередной поворот. — Я решил не замечать своего панциря, — с горечью в голосе продолжил он. — Я верил, что хорошо разбираюсь в жизни, в людях. Был уверен, что так рано устал от жизни именно потому, что слишком хорошо знаю ее. Но сейчас я чувствую, что чего-то не понимаю. Я долгое время избегал открыто взглянуть на это что-то, прячась в своем панцире. На то недовольство, которое зрело в Дзюнко, моей бывшей жене, на взгляд Саёри…
— Взгляд Саёри? — Хинако понизила голос до шепота.
— Саёри давно на меня поглядывала. Я догадывался, что она влюблена в меня, но усиленно делал вид, что не замечаю этого. — Он замолчал. Впереди показалась автомобильная стоянка.
Хинако пробормотала:
— Мы у подножия Исидзути.
Словно ставя точку в их странном разговоре, Фумия произнес совершенно другим тоном:
— Раз уж приехали, может, поклонимся Исидзути?
Хинако согласилась, и они, оставив машину на парковке, вышли и огляделись.
Кроме их седана, на парковке не оказалось ни одного автомобиля. На окнах нескольких сувенирных лавок и ресторанов были спущены жалюзи. Воздух казался свежим и прозрачным, каким бывает только после бури. Заостренная вершина Исидзути, пронзая небо, тянулась вверх. С этой точки гора выглядела совсем по-другому. Хинако глубоко выдохнула. Ощущение было невероятно приятным, с плеч словно упал тяжелый груз. Наверное, все потому, что она наконец набралась смелости и сказала все, что думала.
«А ты сильная, Хинако» — эти слова прочно засели в сердце, наполняя ее гордостью. До сих пор ей ни разу не говорили, что у нее сильный характер.
Фумия смотрел на карту возле указателя:
— Старшеклассником я однажды поднимался сюда, только с северной стороны. Отсюда до вершины гораздо ближе, но часа два с половиной все равно уйдет.
— А я ни разу не бывала на Исидзути.
Фумия взглянул на часы. Половина девятого.
Он снова перевел взгляд на гору:
— На работу я все равно уже опоздал. Можно попробовать взобраться. Ты как?
Хинако на секунду растерялась. Лезть на гору не хотелось. С другой стороны, так у нее будет возможность целый день провести с Фумия. Желание быть рядом с ним перевесило.
— Давай.
Фумия радостно улыбнулся:
— Тогда пошли. Честно говоря, меня очень заинтересовало то, что написано в книге дяди Ясутаки. На Исидзути отправляются души мертвецов. Может, удастся найти здесь что-нибудь эдакое.
Хинако стало не по себе. Ей совершенно не хотелось говорить с Фумия о мертвецах. Она мягко взяла его за руку:
— Пусть лучше это будет просто прогулка.
Фумия согласно кивнул. Пока он звонил на работу, Хинако вернулась в машину за носовым платком. Бумажник она решила оставить в машине. Не хотелось бы потерять его где-нибудь на склонах Исидзути. Положив в карман мелочь, она закрыла машину. Фумия как раз закончил говорить по телефону.
— Сказал, что дорогу завалило, так мне велели отдыхать, пока завал не откопают.
— Какой плохой мальчик!
— Зато хоть раз отгуляю отпуск.
Фумия со смехом взял ее под руку, и они направились к обрамленной деревьями дороге.
За воротник упала с ветки холодная капля. Наоро зябко передернул плечами и поднял голову. Рыжая белка взбиралась на дерево. Наоро улыбнулся белке.
В голове был туман. Плечо ныло, ноги подкашивались.
Впереди тянулся кустарник — и никакого намека хоть на какую-нибудь тропинку. Благодаря многолетней интуиции Наоро безошибочно чувствовал дорогу и бесстрашно ступил в горы.
Последний раз он шел по этой дороге через год после смерти жены. Бок о бок с ним шагала старая теща, братья и сестры жены. Теще было под семьдесят, но ноги у нее были еще на удивление крепкими. Опираясь на палку согнутым телом, она неуклонно двигалась вверх. Когда они переходили глубокое болото, теща внезапно остановилась. По склону пробежал ветерок, и она сказала, что это чья-то душа взбирается на вершину.
