Но теперь-то она рабыня, вспомнил вдруг я и медленно оторвался от нее.
— Почему паша позволил нам остаться наедине? — спросил я.
Гайдэ посмотрела на меня широко открытыми глазами.
— Потому что он ждет, что вы лишите меня девственности, — сказала она просто.
— Лишу девственности? — Я потерял дар речи. — Ждет?
— Ну да. — Она вдруг нахмурила брови. — Видите, меня даже «отперли» сегодня,
— Откуда отперли?
— Ниоткуда.
Гайдэ рассмеялась. Она целомудренно скрестила руки перед собой.
— Вот это, — сказала она, — это все принадлежит моему хозяину, а не мне. Он делает все то, что ему угодно.
Она взметнула руки, затем подняла свои юбки — на ее кистях и голенях я увидел небольшие стальные кольца оков, которые я сперва принял за браслеты.
— Между ног у меня тоже запирают.
— Понимаю, — произнес я не сразу.
Она посмотрела на меня широко раскрытыми немигающими глазами, а потом с силой прижала меня к себе.
— Ничего вы не понимаете, — сказала она, лаская мои волосы, — я не могу и не буду рабой, мой господин, его рабой, нет, только не его. — Она нежно поцеловала меня. — Байрон, дорогой, спасите меня, прошу вас, помогите мне. — В глазах ее внезапно вспыхнула ярость и униженная гордость. — Я должна быть свободной, — прошептала она на одном дыхании, — я должна.
— Знаю, — я прижал ее к себе. — Я знаю.
— Вы клянетесь? — Я чувствовал, как дрожит ее тело. — Вы клянетесь помочь мне?
Я кивнул. Эта страсть тигрицы вкупе с красотой богини — мог ли я остаться равнодушным? Мог ли? Я посмотрел на кровать. Все же что-то не давало мне покоя — почему нам позволили остаться одним? Паша не был похож на человека, который бы с такой легкостью предоставил гостю на ночь свою любимую наложницу. А я здесь, высоко в горах, в чужой стране, был совершенно одинок и беззащитен.
Мне вспомнились слова Гайдэ, сказанные раньше.
— Паша, — медленно проговорил я, — он и в самом деле никогда не занимался с тобой любовью? Она взглянула на меня и сразу отвернулась.
— Нет, никогда. — В ее голосе прозвучало отвращение, но еще я безошибочно распознал в нем страх. — Он никогда не использовал меня в… этих целях.
— Тогда в каких же?
Она нежно покачала головой и закрыла глаза.
Я повернул ее лицо к себе.
— Но почему, Гайдэ? Я не могу никак понять, зачем он отпер твои оковы и оставил тебя со мной?
— Вы что же, и впрямь не видите? — В ее глазах внезапно появилось сомнение. — Это ясно как божий день! Рабам нельзя любить. Рабыни — шлюхи, мой Байрон. И вы хотите, чтобы и я была вашей шлюхой, мой Байрон, мой милый лорд Байрон, неужели это то, чего вы от меня хотите?
Господи, я подумал, что она вот-вот заплачет, а я уже было довел ее до ложа, но нет, у нее оказались сила и гнев горного смерча, и я не мог сделать этого. Была бы она потаскушкой, какой-нибудь лондонской шлюхой, меня бы не остановили ее слезы — обычный прием женщины, я бы настоял на своем. Но Гайдэ, она обладала всей прелестью своей страны, и, кроме этого, в ней было нечто большее — что-то от духа Древней Греции, с которым я так долго жаждал соприкоснуться. В этой юной рабыне я нашел лучи того света, что влек за собой аргонавтов и вдохновлял ее предков в Фермопилах. Столь прекрасно, столь дико было это создание гор, гибнущее в своей клетке…
— Да, — прошептал я в ее ухо, — ты будешь свободна, я обещаю, — дыхание мое замерло в груди, — и я не стану принуждать тебя к любви, если ты сама не захочешь этого.
Она подвела меня к балкону.
— Так, значит, мы договорились? — спросила она. — Мы бежим вместе из этого места?
Я кивнул.
Гайдэ улыбнулась счастливой улыбкой и указала на небо.
— Еще не время, — сказала она, — мы не можем бежать при полной луне.
Я с удивлением взглянул на нее.
— Отчего же нет, черт возьми!
— Это небезопасно.
— Да? Ну и что!
Ее палец оказался на моих губах.
— Доверься мне, Байрон. — Несмотря на жару, она дрожала. — Я знаю, что делать.
Она снова вздрогнула и оглянулась через плечо.
Я посмотрел в ту же сторону и увидел зубчатую башню, выделяющуюся в свете луны. На самом верху башни горел красный свет. Я подошел к краю балкона и увидел, что башня поднимается почти отвесно от конца мыса. Далеко внизу протекал Ахерон, неся свои густые, не отражающие лунный свет воды. Я перегнулся через перила и заметил, что наша стена спускается в бездну столь же отвесно, как и остальные. Гайдэ обняла меня и снова указала на башню.
— Мне пора, — сказала она.
В этот момент в дверь постучали. Гайдэ встала на колени, чтобы развязать мне сапоги.
— Да, — крикнул я.
Дверь отворилась, и в комнату вошло существо. Я называю его так потому, что, хотя оно и имело облик мужчины, лицо его не отражало и тени интеллекта, а глаза были мертвы, как у лунатика. Его кожа казалась жесткой и была покрыта клочьями шерсти, нос у него прогнил, а кончики пальцев завивались длинными, как когти, ногтями. Тут я вспомнил, что мне уже приходилось с ним встречаться, это было то самое существо, что грохотало веслами в лодке паши. И одето оно было все в те же засаленные черные одежды, но в руках у него теперь был чан с водой.
— Вода, хозяин, — сказала Гайдэ, не поднимая головы, — умойтесь.
— Но где же мой слуга?
— О нем позаботятся, хозяин.
Гайдэ обернулась к существу и жестом велела ему поставить умывальницу. Я успел заметить выражение ужаса и отвращения, промелькнувшее на ее лице. Она склонилась над моими сапогами, сняла их и встала, не поднимая головы.
— Я могу идти, хозяин? — спросила она.
Я кивнул. Гайдэ снова бросила взгляд отвращения на существо, прошла по комнате, и существо двинулось вслед, а затем, перегнав ее, поскакало вниз по ступенькам. Гайдэ задержалась на мгновение.
— Сходите к моему отцу, — прошептала она, — скажите ему, что я жива.
Ее палец коснулся моей руки, и вот ее уже нет, и я стою один.
Я пребывал в страшном волнении, а желание и сомнение привели мой дух в состояние такого смятения, что о том, чтобы заснуть в эту ночь, нечего было и думать, как мне казалось. Но я, должно быть, был столь утомлен путешествием, что стоило мне только прилечь, как тяжелая дрема овладела мной. Ни кошмары, ни какие-либо другие видения не тревожили меня; напротив, я спал беспробудно и встал лишь тогда, когда солнце было высоко в небе. Я вышел на балкон: где-то в самом низу протекал извечно черный Ахерон, но все Другие цвета, оттенки земли и неба, наполняли все вокруг такой райской красотой, что я невольно подумал, как это несправедливо, что эта страна богов теперь отдана власти человека-тирана. Я взглянул на башню, которая и в эти утренние часы сохраняла свои рваные очертания, как ночью при луне, и, сравнивая ее с прелестью пейзажа, уподобил эту башню демону, повергшему ангельское войско и водрузившему свой трон на небе, чтобы править им как адом. И все-таки, думал я, все-таки, что же в Вахель-паше внушило мне такой страх, что я уже сравниваю его с дьяволом, и для меня это отнюдь не метафора? Мне казалось, что ответ заключался в страхе людей перед ним, в сплетнях, которые мне довелось слышать о нем, в самом его образе жизни, отшельническом и покрытом тайной. Кроме того, ко всему этому примешивались зверские методы, которыми он поддерживал свое господство. Но, в конце концов, ведь общепринято считать, что дьявол — аристократ!
