Странно сказать, но виновата Розамунда. Не то что виновата, это было бы неверным словом. Но она зацепилась за эти драгоценности в витрине у Хэдли, а когда она что решит, — сами знаете, как с женщинами, — ничто другое ей не нужно. Но тут-то и крылась загвоздка — эти драгоценности оказались какой-то чертовски экзотической штукой, индийской, и купить их можно было только в Ротерхите. Ротерхит! Не то место, где пристало бывать джентльмену. Но Роза на меня сердилась, и близился ее день рождения. А потому я на крыльях любви и всего прочего направился в Ротерхит, в ужасную дыру, кошмарней которой я в жизни не видал. Можно ли поверить, что люди способны жить в таком месте? Для меня это что-то чрезвычайное. Но так или иначе, чувствуя себя благочестивым рыцарем, я прошел через огороды, засаженные турнепсом, и кучи дерьма, подошел к лавке, постучал, спросил хозяина, поинтересовался у него насчет драгоценностей, и знаете что? Мне весьма холодно ответили, что драгоценности только что были проданы!
Это, Джек, мне совсем не понравилось. «Ну и ладно, — подумал я, — черт с ними, Роза утешится каким-нибудь другим подарком. Я и так уже затратил кучу времени на эти драгоценности, а тут у нас империя и ею надо управлять». Я выбегаю из лавки, вернее, почти выбегаю, ибо до того, как я успел выбежать, мне неожиданно повезло. В двери вошла женщина — и какая! Джек, женщина такая потрясающая, какой я вовек не видел. Ухоженная, чертовски экзотическая, не то что наши пресные английские барышни, черноволосая, с ярко-красными губами, все остальное на месте. Не могу и отдаленно воспеть ее, для этого надо быть поэтом, а я не поэт и совершенно не обладаю талантами описывать внешность, но скажу вам, Джек, увидь ее вы, у вас бы тоже голова пошла кругом. Она околдовывала, что я могу еще сказать? Глядя на .нее, я почувствовал, что ее чары сразили меня. Я взглянул еще раз, и еще. И вдруг словно весна настала и птички защебетали и, Бог ты мой, все такое прочее.
Ну а когда уж птички защебетали, назад ходу нет. Мы принялись болтать, я — галантно, а она — застенчиво, но в глазах у нее я прочитал какой-то зов и понял, что мне сильно повезло. Не то, чтобы я забыл о Розе, я же, черт возьми, все еще люблю ее, но удержаться не мог. Все было так, будто судьба предназначила мне эту красавицу, потому что тут вдруг вошел лавочник и сообщил, что именно она купила драгоценности, а она, узнав об этом, сразу предложила их мне. Я назначил цену. Ее экипаж был на улице. Я сел, и мы поехали к ней домой. Оказалось, что это недалеко от лавки, и видели бы вы, Джек, какой у нее шикарный дом! Не совсем в моем вкусе, понятно, немного роскошно для меня, но она-то заграничная штучка, и не ее вина, что она так воспитывалась!
Ну, она, значит, усаживает меня, выносит драгоценности, а слуги все время так и снуют туда-сюда, тащат и подушки, и шампанское и черт знает, что еще, а я чувствую себя как восточный деспот. Хочу уйти и не могу, пошевелиться не могу, и вдруг, не осознавая, что делаю, я овладеваю ею прямо на подушках и попадаю в рай, ибо никогда я не обладал столь совершенной женщиной, которая бы двигалась так, как она, и умела вытворять подобные штучки. Извините за то, что вдаюсь в подробности, старина, но важно, чтобы вы поняли, как она на меня подействовала, ну и вообще, вы же доктор и знаете о таких делах. Джек, что я испытал с ней, что она мне дала — это был настоящий рай. Я сказал ей об этом, а она засмеялась и ответила, что у мусульман на небесах полно девушек, а что у христиан в раю, она не знает. Я сразу заявил, что в таком случае готов сразу сменить веру. Она приняла это предложение весьма торжественно.
— Ислам предполагает повиновение, — сказала она. — Отныне я буду твоей религией. Поэтому ты должен повиноваться мне.
Ну, разве не очаровательны женщины со своими причудами и ухватками? Мое повиновение оправдало себя, ибо в награду мне разрешили еще раз вознестись в рай, где я оставался всю ночь и весь следующий день. Чудесная женщина, Джек, просто чудесная! Но не хочу, чтобы вы подумали, будто между нами была просто звериная похоть, и все такое. Мы разговаривали, и сам ее голос был пронизан магией. Я мог слушать ее все время, и, только подумайте, я так и поступал. Имя у нее было какое-то иностранное, непроизносимое, и, пытаясь его выговорить, я только плевался. Так что мы договорились, что я буду звать ее Лайла. Она сказала, что она торговка с Дальнего Востока, — это объясняло, почему она живет у доков, — но призналась и в том, что в ее жилах течет королевская кровь. Я был нисколько не удивлен. В ней присутствовало нечто такое… Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду. Я пытался разузнать, каких она королевских кровей, но Лайла лишь смеялась и говорила, что дом ее — весь мир. Однако я думаю, она из Индии или из Аравии, где жарко, где кожа у людей не такая бледная, как у нас, и где страсти гораздо более пламенные. Но она горда, Джек, горда, как дьявол, и со слугами своими управляется, словно кнутом щелкает. Со мною же, наоборот, — вам будет приятно услышать это, — она уважает меня и подчиняется, как рабыня. Можете представить, насколько это мне льстит. Что-то притягивает ее ко мне — может быть, естественный авторитет политика? Вы посмеетесь, Джек, и подумаете, будто я хвастаюсь, но ведь такая важная фигура, как я, должна излучать какой-то ореол власти! Вот на это, видимо, и отзывается Лайла, ибо она, в конце концов, женщина, к тому же иностранка, а я — министр правительства Ее Величества. Помимо того, Джек, я ношу титул английского джентльмена, а какая девушка-иностранка способна устоять перед этим? Мне по праву рождения предрешено приказывать и командовать. Наверное, Лайла просто признает мое величие.
И я тоже как бы взглянул на себя со стороны. Странное дело, но до того, как я встретил ее, я не чувствовал такой веры в себя, а теперь обо мне говорят как о будущем министре иностранных дел. Министр иностранных дел — я, Джордж Моуберли! Тот, над кем вы с Артуром Рутвеном смеялись! Так вот, Джек, я остался смеяться последним, потому что нашел в себе таланты, о которых ранее лишь подозревал — и, в какой-то степени, все это благодаря помощи Лайлы. Не хочу сказать, что она дает мне советы в политике, подсказывает что-то, ибо это было бы смешно — она умна, но все равно она женщина. И знаете, Джек, может быть, сам тот факт, что она женщина, помог мне — хотя она не разбирается в дипломатии и политике, тем не менее, она слушает мои объяснения с милой и трогательной внимательностью, ловя каждое мое слово. Когда я говорю с Лайлой, мне думается более ясно, чем когда-либо раньше, проблемы тают, а решения приходят в голову одно за другим. Не фыркайте, Джек, есть у вас такая любимая привычка, а просто спросите себя: почему мой законопроект оказался столь потрясающе успешным? До вашего знакомства с Лайлой с ним были проблемы, думается, я говорил вам об этом. И потом — вряд ли такое признание вас удивит — я всегда был в ваших глазах каким-то придурком. Не отрицайте этого! Но смею вас уверить, Джек, дни моей придурковатости давно прошли, и я даже не смущаюсь сказать вам это. Минули жалкие месяцы, старина, с тех пор как я встретил Лайлу, а моя работа — гордость кабинета министров. Вы осознаете это? Или то, что в печати меня называют «сверкающей звездой»? Меня! А мне всего тридцать! Вы когда-нибудь такое слышали? Вы с Артуром называли меня когда-нибудь «сверкающей звездой»? Думаю, нет. А вот без Лайлы, кто знает, удалось ли бы мне вырваться вперед?..
