– Подарят ли Лангуассу вечную жизнь?
– Мне объяснили, что нас совсем не считают достойными этого. Может быть, Лангуасс докажет элеми обратное?
Она саркастически усмехнулась:
– Ты думаешь, моя любовь может вести себя, как благородный Гендва, более монашески, чем твой друг монах? Думаю, он мечтает стать вампиром, как Чезаре Борджиа или легендарный Роланд, а не иссохшим мудрецом. Мечтает опять стать сильным и бросить вызов Ричарду Львиное Сердце, драться с ним, как было раньше, в своих мечтах он снова и снова уничтожает нечистого князя. Но, думаю, он не может надеяться, что они дадут ему желаемое. И что делать мне, доказывая свои достоинства? Чем я должна стать, чтобы жить вечно? Знаю, ты скажешь, будто я должна оставить надежду, довольствоваться увяданием и позволить мышцам высохнуть на костях. Мы состаримся вместе, не так ли, отдалимся друг от друга?
Он обнял ее, как часто делал раньше, чтобы успокоить, когда она болела или тосковала, или прощаясь, когда она уезжала с Лангуассом.
– Не бойся, – сказал он. – Не думаю, что кто-нибудь хочет навредить нам и не дать умереть в назначенный Богом срок. Если мы не оскорбим их, все будет хорошо.
Эти слова не смягчили ее гнев, не затронули настоящей причины досады.
– И это наше сокровище? – резко спросила она. – Это выигранная победа, после того, как мы пересекли полмира, приблизились к смерти? Если мы хороши и не оскорбим их, они позволят нам жить! Скажи это, прошу, моему другу Лангуассу и посмотри, как он оценит привилегию умереть здесь!
Ноэл сник, растерялся под валом ее презрения, не мог найти ответа. Ни к чему объяснять, что они вышли из Буруту маленькой армией, а пришли в Адамавару совсем иначе, не в силах попытаться победить. Во всяком случае, было ясно, что ее возмутила не эта беспомощность.
Прощаясь, цыганка не поцеловала его, но прижалась щекой к раненой груди, как бы прислушиваясь к биению усталого сердца.
7
Место обитания незаконченных было значительно обширнее, чем Ноэл думал вначале, но производило впечатление пустоты, заброшенности. Если посмотреть на окна – навесы и балконы, выходящие в долину; казалось, здесь только несколько дюжин построек, но в скалу уходили извилистые коридоры, туннели, ведущие к значительно большему числу помещений.
Ноэл обнаружил, что немногочисленные айтигу контролируют доступ в долину внизу или окружающие леса. Видимо, от полей мкумкве вверх проходит дорога, по которой ежедневно доставляют продукты. Ноэл предположил, что много интересного есть в горе, рядом с ней, но когда спросил о ней Кантибха, то не получил ясного ответа. Его заверили, что со временем покажут долину, проведут по ней к Илетигу, месту законченных, которое, как он понял, должно находиться у противоположной стены внушительного кольца каменных бастионов.
Ноэл мог свободно ходить между домами Береники и Кантибха, где жили все его спутники, кроме Нтикимы. Он исследовал коридоры, навесы. Несмотря на название, на месте айтигу было много элеми, они занимались преподаванием и учебой. Здесь было значительно больше учителей, чем учеников, многие элеми занимались скрытым от посторонних самообразованием. Скоро Ноэл привык к виду дряхлых и скрюченных чернокожих, сидящих поодиночке на корточках и бормочущих что-то под нос, как в трансе.
Вначале он думал, что они общались со своими богами или уходили в страны снов собственного «я», но быстро понял, это только часть правды. В Адамаваре не было ни бумаги, ни пергамента, ни папируса. Хотя элеми умели писать, делали это очень редко, вырубая слова на камне каменными орудиями. Здесь не было книг для накопления знаний, но элеми владели большим, простиравшимся на столетия запасом воспоминаний и хранили их в головах людей, тщательно тренированных для этой цели.
Раньше Ноэл думал, что элеми изучают имитативно-практические искусства – медицину, магию, свойства растений, толкование божеств и демонов. Между туземцами это, возможно, было так, но здесь, в Адамаваре, самым ценным накоплением мудрости был тщательный, слой за слоем, сбор информации. По мере исчезновения каждого долгоживущего поколения эти сооружения из слов передавались от элеми к элеми, закрепляясь бесконечным ритмичным повторением; когда к запасу прибавлялись новые слои, назначались другие элеми, делавшие их частью содружества мудрости, каким была Адамавара.
Воображение Ноэла поначалу было увлечено внушительным весом традиции, простирающейся на тысячи лет. Он восхищался обширностью складов, выстроенных в душах древних арокинов. Но затем начались сомнения. Их основания стали яснее, когда элеми всерьез принялись добывать из него то, что могли добавить к своим запасам. Он отнесся к этому с воодушевлением, думая, что может поделиться многим ценным. В конце концов, Ноэл был сыном своего отца, механика, подобных которому центр Африки никогда не знал. Он старательно раскрывал хозяевам секреты насосов, токарных станков, часов, приводов, сверл, домен, желая быть пророком железных и стекольных дел, всех средств производства, созданных миром, где он родился.
Увы, не того хотел Няня – элеми, назначенный ему в ученики. Прежде всего тот хотел выучить английский язык, затем постичь верования говорившего по-английски человека о естественном и сверхъестественном мирах. Няня хотел знать названия вещей, как будто в них была особая магия и было достаточно знать их, а не то, для чего предназначаются сами вещи. Няня хотел знать – что, и никогда – как. Он представлял слова как длинные струны, которые можно намотать на невидимую мысленную катушку в одну туго натянутую нить, разворачиваемую по желанию. Память Няни была посвоему огромной, но по мере того как Ноэл видел превращение своих знаний при переходе от него к Няне, он стал иначе оценивать мудрость элеми и их самих.
Ноэл понял, что элеми – не столько хозяева знаний, сколько их пленники. И еще то, что хорошая память, в галльском понимании, способна не только хорошо запоминать, но и забывать. Мышление, к которому он привык, часто несло на себе проклятие сомнения, производя вопросы более щедро, чем ответы. Теперь Ноэл видел: это совсем не было проклятием. Элеми не общались, сомневаясь, а позволяли себе такой ограниченный обмен вопросами, что их мыслительный мир очень отличался от его собственного.
Няня воспринимал все найденные для него Ноэлом слова с ненасытностью, но Ноэл скоро устал учить его, не потому, что решил утаивать секреты от пленивших его, а потому, что сито, через которое пропускались знания, стало препятствием и превращало его слова в чуть большее, чем пустой звук.
Другой барьер постепенно вырастал между ним и вампиршей. Ноэл продолжал жить в ее доме, но казалось, что сейчас, когда, он стал осознавать ее посещения, сила чувства, вложенная в визиты, стала ослабевать.
Береника была coвершенной любовницей, как бы созданием его снов. Красота больше удовлетворяла его теперь. Однако скоро понял, что был для Береники только орудием самостимуляции, привлекательным цветом и формой, красивым, но не думающим и живым существом. Он сознавал – по мере сближения он приедался ей, и она порвет с ним, отстранив, засунув в затянутый паутиной угол своего мечтательного разума.
