Валери, не переставая хлопать в ладоши, спросила:
— Здорово, правда?
Жан-Марк посмотрел на нее с удивлением. Что она делает здесь, рядом с ним?
VIII
Никогда еще занятия не были такими скучными! Вот уже три четверти часа Жильбер пытался по рисунку из учебника определить направление тока в электроцепи. Каждый раз, когда он ошибался, Жан-Марк поправлял его:
— Да нет же, старик, подумай! Если мы отодвигаем северный полюс магнита от цепи, то магнитное поле уменьшается…
— Мне это все осточертело! — отпихивая учебник, недовольно проворчал Жильбер.
— Ну, давай, наберись терпения. Еще немного, и мы закончим.
— Немного — это сколько?
— Немного — это время, «необходимое для того, чтобы размозжить ударом молотка женскую голову!», — ответил Жан-Марк.
Вчера вечером он выудил эту цитату из «Песен Мальдорора». Жильбер рассмеялся:
— Потрясающая фраза, я ее обязательно запомню! — пообещал он и, взбодренный этой литературной отсылкой, мужественно вернулся к физике.
Ровно в пять часов раздался стук в дверь. В комнату, держа двумя руками поднос, вошла горничная. На подносе стояли чашки, заварной чайник и несколько небольших горшочков. Подобные чаепития стали у них традицией. Китайский чай — Жильбер не пил другого — с сухариками и горьковатым апельсиновым джемом. Пока горничная устанавливала на столе поднос, Жильбер, подняв вверх указательный палец, произнес:
— «Сова несет в клюве крысу или лягушку, так как живой корм сладок для малышей».
Это было смешно еще и потому, что горничная со своим крючковатым носом и круглыми глазами действительно была похожа на сову. Жан-Марк напрягся и сжал челюсти, чтобы не прыснуть со смеху. Горничная покинула комнату с мрачным достоинством ночной птицы.
— Один — ноль в твою пользу! — воскликнул Жан-Марк.
Уже на втором уроке он решил, что они будут на «ты». Поначалу Жильберу было как-то неловко, но теперь, подружившись с Жан-Марком, он чувствовал себя совершенно естественно. Сидя за столом, на котором царил школярский кавардак, они маленькими глоточками пили горячий душистый чай. Им предстояло заниматься еще целый час. Жильберу хотелось, чтобы это время было посвящено литературе, но его слабым местом была физика, и Жан-Марк, повинуясь долгу, хотел подтянуть его именно по этому предмету. Откусив кусочек сухарика, Жан-Марк сообщил об этом ученику.
— Ты принимаешь мои успехи слишком близко к сердцу, — заметил тот.
— А как же иначе! Я дал себе слово, что ты сдашь философию.
— Скажи, занятия со мной отнимают у тебя не слишком много времени?
— О чем ты говоришь!
— А твои лекции по праву? Тебе же столько всего надо пройти на четвертом курсе! Что ты рассчитываешь делать дальше, получив степень лиценциата?
— Поступлю в докторантуру. При этом я, естественно, буду работать юристом.
— У своего отца?
По телу Жан-Марка пробежала дрожь. Кто мог ему рассказать? Валери? Нет, похоже, Жильбер ничего не знает.
— Я поссорился с отцом, — сказал Жан-Марк, — мы с ним никогда не встречаемся.
— Я тоже со своим не встречаюсь, — признался Жильбер, — хотя мы, в общем-то, и не ссорились. Просто ему нет до меня никакого дела и мне до него тоже. А тебе не кажется, что можно прекрасно обходиться и без родителей?
— Согласен, — ответил Жан-Марк, невольно бросив взгляд на угол письменного стола. Оттуда, со снимка в металлической рамке, за ними наблюдала молодая светловолосая женщина. Жильбер, заметив, что он смотрит на фотографию, сказал:
— Это моя мама.
— Красивая, — смущенно проговорил Жан-Марк.
— Ты так считаешь? Это изображение убило во мне все воспоминания. Я теперь не могу представить себе маму иначе, как неподвижной, немой, с белой кожей и черными губами. Правда, иногда я вспоминаю момент аварии.
— Ты был слишком маленьким.
— И все-таки я помню. Причем с годами все отчетливее и отчетливее! Знаешь, что меня особенно поразило сразу же после удара? Маму выбросило из машины. Она лежала на откосе. Юбка задралась ей на лицо, и было видно ее нижнее белье. Я ужасно стыдился этого, потому что вокруг собрались люди. Последнее, что я помню о маме, это раскинутые в сторону ноги и маленькие трусики посередине.
По лицу Жильбера пробежала слабая, вымученная улыбка, и он добавил:
— Наверно, я очень тебе доверяю, раз решился рассказать об этом.
В комнату вновь вошла горничная, на этот раз, чтобы забрать поднос.
— Ну что же, пора вернуться к электромагнитной индукции. Напомни мне правило Ленца, — попросил Жан-Марк.
Жильбер откинулся на спинку стула. Лицо у него было странным: подчеркнуто плоское, с раскосым разрезом глаз. Вьетнамец-блондин, подумал Жан-Марк.
— «Направление наведенного тока всегда таково, что его магнитное поле противодействует тем процессам, которые вызывают индукцию», — наизусть отчеканил Жильбер и, подняв палец, добавил: — «Скарабей трепещет от страха перед этими неожиданными речами».
На этот раз Жан-Марк запретил себе смеяться. Нельзя, чтобы урок превращался в цирк. С самым серьезным видом он пустился в объяснения, которые на него самого наводили скуку. Жильбер, ерзая на стуле, тяжело вздыхал: «Да я уже во всем разобрался!», хотя на самом деле не понимал и половины. Постепенно Жан-Марком овладевала какая-то истома. Горячий ароматный чай, апельсиновый джем, сухое тепло батарей притупляли его умственные способности. Ему было так хорошо в этом кабинете, среди множества книг, что он мог бы проводить в нем дни. В шесть тридцать Жильбер решительным жестом захлопнул тетрадь. Они взяли по сигарете, закурили и, сидя друг против друга, оба одинаково радовались тому, что покончили с науками.
— Вчера я был на концерте, — сообщил Жан-Марк, — дирижировал Барнович. Это было что-то необыкновенное!
— Ты ходил с Валери? — спросил Жильбер.
Жан-Марк посмотрел на него с удивлением.
— Это она тебе сказала?
— Нет, но я догадался. Ты ведь часто ее приглашаешь.
— В общем, да.
— А я редко с ней вижусь. Она меня терпеть не может. Не могу понять, почему?
— Мне кажется, ты выдумываешь, — не очень уверенно возразил Жан-Марк.
— Есть такие признаки, по которым сразу все понимаешь. Ошибиться невозможно. Я ощущаю ее враждебность, как холодный ветер, который дует прямо в лицо.
— Успокойся, она мне ничего такого про тебя не говорила…
— Я знаю, она злая. Красивая, умная, но злая.
— Ты находишь ее красивой?
— Да, а ты разве нет?
— Я тоже.
