Инквизитор аж побагровел от злости на такие мои смелые слова и приказал сделать шаг вперед тому, кто хочет защищать аристократов. Ну я и сделал, думал, что он не станет воевать со стариком. А инквизитор этот почесал внутренней стороной рукава серебряную звезду, что у него на сюртуке висела, да как стукнет меня по голове набалдашником своей трости.
– У него была звезда на сюртуке? – переспросил Антуан.
– Да, – подтвердил камердинер.
– Из себя этот инквизитор был высоким молодым человеком с курчавыми волосами?
– Да. А потом я упал и видел, как солдаты выводили господ. И Анну тоже увели, посадили в карету и увезли. А все вещи, всю мебель реквизировали. Это они ради драгоценностей и ценных вещей господ аристократов в тюрьмы сажают, – объявил старик.
– Куда они увезли Анну? Где ее содержат? – спросил его Антуан.
– В Кармелитском монастыре на улице Кассини. Он теперь превращен в тюрьму. Я туда ходил, стоял под окнами, кричал, звал их имена, но без толку. Там многие собираются, кричат.
– А где же все остальные слуги? – спросил Мясник.
– Разбежались. Я один остался. Мне идти некуда. Мои родители еще здесь служили. Куда же мне, старому, деваться? – И старик тихо заплакал, закрыв морщинистое лицо такими же морщинистыми руками.
– Я пойду к монастырю, – сказал Антуан.
– Не надо, маленький господин, – запричитал старик. – Они и вас схватят. У этих революционеров совсем нет сердца. Да и мадемуазель Анны там уже, наверное, нет. В начале сентября многих заключенных увозили в Версаль и там убивали. Без суда, без заседания присяжных, просто так, потому что они аристократы и выше всей этой нищей голытьбы.
Антуан с каменным лицом выслушал известие о вероятной гибели своей возлюбленной, развернулся и вышел вон из кухни. Люка Мясник молча проследовал вслед за ним. Старый камердинер, оставшись один, улегся на топчан, свернулся калачиком и постарался поскорее умереть.
Антуан и Мясник дождались, пока темнота не накроет злой город и можно будет отправиться на улицу Кассини к Кармелитскому монастырю. Сидя в том самом зале, где он прощался с Анной, Антуан и Мясник тихо переговаривались, глядя, как в разожженном камине поджариваются остатки зайчатины, нанизанные на железные прутья.
– Ты думаешь, Люка, то же, что и я? Тот инквизитор со звездой был Пьер Сантен, мой бывший учитель?
– Думаю, что это был он, – согласился со своим маленьким господином Мясник, осторожно подкладывая в огонь кусок разломанного деревянного основания стула. – Жалко, что я не убил его тогда на дороге.
Когда за окном совсем стемнело, Антуан и Мясник выбрались из своего укрытия и направились к старинному монастырю, переоборудованному ныне революционерами в тюрьму для неблагонадежных граждан. Путь их пролегал по самым грязным и захолустным кварталам Парижа, где проживали отвратительные и опасные личности, где улицы назывались не иначе как улица Разврата, бульвар Порока или же улица Курильщиков Опиума. Даже самые отъявленные революционеры, эти любители всеобщего братания, не смели показываться в столь неприглядном месте, откровенно боясь за свою жизнь. Однако Антуан сам выбрал такой путь, потому что, идя именно так, он не рисковал нарваться на патруль коммуны. Правда, ему пришлось повязать на лицо платок, чтобы от зловония, исходившего от вываленных прямо на тротуары нечистот, у него не закружилась голова и его, обладавшего, как известно, удивительными особенностями, не вывернуло наизнанку от подобного угощения. Люка, шедший позади маленького маркиза, словно его огромная тень, не раз во время путешествия отводил рукой опасности, поджидавшие их практически на каждом шагу. То старая проститутка требовательно выставляла перед Антуаном свою худую, всю в сифилитических язвах, ногу. То невзрачный тип хотел освободить ребенка от денег, которых у того и в помине не было.
В этом месте Парижа жизнь кипела даже ночью. Стоящие на перекрестках продажные девки наперебой завлекали немногочисленных клиентов и тут же в извилистых боковых улочках удовлетворяли их убогие желания. Мальчишки примерно одного с Антуаном возраста учились у старого матерого карманника его древнему мастерству. Однажды по дороге Антуану и Люке попался пожилой, но еще достаточно крепкий точильщик, который, прислонив к стене облупившегося дома свой станок, неторопливо затачивал ножи самой разнообразной длины и формы лезвия, давя ногой на педаль. Около него подбоченясь стоял сутулый тип в поношенном сюртуке и широких, как у санкюлотов, штанах и держал на весу сразу десяток удивительных ножей. Антуан внимательно присмотрелся. Это были ножи с широкими и тонкими лезвиями, похожими на листья каштанов. У них отсутствовали рукоятки, вместо которых было лишь небольшое кольцеобразное окончание. Мясник потом объяснил Антуану, что это так называемые швыряльные ножи. Ими не режут, а бросают в противника. Такие ножи могут войти в человека практически полностью. Кольцо же на месте ручки нужно для того, чтобы привязывать к ножу веревку и, не подходя к противнику, выдергивать нож обратно.
– Это был наемный убийца, – закончил свой рассказ Мясник. – Такие ножи применяют только убийцы, причем наиболее умелые и опытные, которые берутся за самые сложные заказы.
Наконец Антуан и Люка вышли к Кармелитскому монастырю. Несмотря на столь поздний час, около стены монастыря стояло не менее двух десятков человек, в основном старики и женщины. Изредка с бойницы выглядывал сонный гвардеец и лениво требовал убираться подобру-поздорову, но никто и не думал расходиться, а на охранника не обращали внимания, лишь какая-то заплаканная женщина средних лет в потертом платке жалобным голосом просила разрешить ей увидеть своего мужа.
– Он ни в чем не виноват, – причитала она, – он не аристократ и даже не роялист.
– Не приказано, – зевая, отвечал ей, видимо, в который уж раз гвардеец и скрывался за бойницей.
– Вот и разрушили Бастилию, – заворчал ему вслед пожилой господин, – чтобы понаделать множество новых тюрем.
Заметив, что Мясник прислушивается к нему, пожилой господин пояснил:
– Я все тюрьмы обошел в поиске сына. Был в Ла Форсе, Консьержери, Шатле, Сен-Фирмене, Сальнетриере, Бисетре, башне Сен-Бернар. Вот их сколько понаделали, тюрем.
Сквозь прутья решеток, наспех вделанных в узкие оконца бывших келий, высовывались грязные руки. Иные махали, когда кто-нибудь выкрикивал имена родных и близких, но чаще осужденные высовывали руки лишь в слабой надежде, что хоть кто-то о них беспокоится.
Антуан набрал в легкие воздуха и звонким мальчишеским голосом закричал:
– Анна! Анна!
Он бегло оглядел высунутые руки. Никто не замахал ему в ответ.
Все стоящие около монастыря оглянулись и с жалостью посмотрели на красивого отрока, зовущего девочку с прекрасным именем. Антуан, не обращая на них внимания, продолжал звать свою возлюбленную.
Внезапно в одном из окон появилась маленькая ручка и замахала в ответ на крик. Антуан бросился к окну, которое было расположено не так уж высоко над землей.
