Пабло, второй разбойник, бывший гондольером, тоже опомнился и бросился на меня с ножом в руках. Я выхватил из трости саблю и помахал ею перед самым его носом. Подобное было для разбойника полнейшей неожиданностью. Теперь перед ним стоял не безоружный и глупый иностранный путешественник, столь легко попавшийся в сети, а хорошо вооруженный джентльмен, только что убивший главаря банды.
Битва была недолгой. Легко отбив слабую атаку ножом, я сделал молниеносный выпад именно так, как учил в университете учитель фехтования, и пробил подлое сердце разбойника. Удар был столь точен и быстр, что на грязно-белую рубашку Пабло вытекла лишь маленькая капелька крови.
Едва разбойник упал, как я повернулся к стоявшей в углу Коломбине. Та сжимала в руках пистолет и целилась в меня. До этого момента выстрелить в меня мешал загораживающий мою фигуру Пабло, но теперь между нами никого не было. Я нарочито медленно стряхнул с лезвия кровь и, глядя прямо в глаза женщине, стал наступать на нее. Коломбина зажмурилась и нажала на курок. Это был самый захватывающий момент битвы, ведь я не знал наверняка, выпал ли кусок свинца, заменявший пулю, из упавшего со стуком на пол старинного пистолета или нет. Мог быть еще сбой слабого бойка, столь характерный для подобного раритетного оружия, а также порча кремния. В общем, пистолет не выстрелил. Коломбина испуганно уставилась на пистолет, затем на меня, неторопливо приближавшегося к ней, и снова выстрелила. Вновь неудача.
– Так что вы говорили, графиня, по поводу отрезания уха? – спросил я и взмахнул саблей.
Видимо, в первую секунду знаменитая разбойница ничего не почувствовала, лишь увидев упавшее на пол собственное ухо, столь ловко отсеченное мной, она завизжала и выскочила из комнаты. Я подождал какое-то время, затем подцепил кончиком сабли отрезанное ухо и двинулся следом. Выйдя из комнаты, я пошел по длинному узкому коридору, заглядывая поочередно в многочисленные комнаты, что шли по правую его сторону, хотя кровавый след из множества капель на полу ясно указывал, что жертва спряталась в самой дальней из них. Осторожность не помешает, ведь такая хитрая бестия, которую столь долго не могли поймать итальянские власти, могла воспользоваться уловкой и ввести меня в заблуждение.
«Хищник идет, прячьтесь, звери», – напевал я про себя строку из стихотворения моего соотечественника.
– Коломбина, ты где? – тихо воскликнул я, остановившись перед последней дверью, за которой скрывалась разбойница. – Твой Арлекин жаждет встречи с тобой.
Я затаил дыхание и прислушался. После долгой тишины, так тревожащей душу, натянутые до предела женские нервы не выдержали, и мнимая графиня, всхлипнув, заскулила, точно сука, загнанная в угол злобным мясником, у которого она порывалась стащить со стола кровяную колбасу. Стон прошел через мое тело, точно электрический разряд, продемонстрированный мне во время одной из лекций в университете, заставив сердце разогнать по телу кровь и разбудить воображение. Решительным жестом я выбил ногой дверь последней комнаты, за которой скрывалась жертва, и вошел в полумрак открывшейся бреши. Женщина, действительно в этот момент похожая на загнанную суку, взвизгнула и вжалась в угол комнаты.
Сначала я изнасиловал Коломбину, применив к ней все известные мне способы соития, истинное количество которых, к моему глубочайшему огорчению, в то время я еще не знал и пользовался тем немногочисленным, что имел в запасе. Изнасилование несчастной, запуганной и истекающей кровью, прямо на пыльном полу в полутемной комнате незнакомого города незнакомой страны так возбуждало меня, особенно ощущением безграничной власти над жертвой, что я никак не мог остановиться. Но и обессилев физически, я не обессилел морально. Едва встав с Коломбины, я поднес саблю к ее лицу. Измученная до крайности женщина тупо уставилась на некий предмет висевший на кончике сабли.
– Ешь, – негромко приказал ей я Догадавшись, что перед ней ее же собственное ухо, знаменитая разбойница наводившая ужас на несчастных путешественников, жалобно заплакала. Я подошел к окну и распахнул ставни, чтобы лучше видеть наказание. Ночной воздух проник в комнату, обдавая приятной прохладой.
– Ешь, – повторил я.
Мнимая графиня взяла в рот ухо и принялась с хрустом жевать его. И в этот же самый миг венецианский карнавал достиг своей кульминации. Внезапно раздался громкий хлопок, и в небе раскрылся многоцветный, ослепительный фейерверк. Все мое тело всколыхнулось, я метнулся к несчастной жертве, поднял ее на ноги и начал пребольно колоть кончиком сабли Коломбина, путаясь в разорванном платье бегала от меня по комнате, но сабля неизменно настигала ее восхитительное тело оставляя на нем новые шрамы. Лишь когда женщина упала, не в силах пошевелиться от наступившего болевого шока, я со всего маху полоснул по ней всем лезвием затем для верности ткнул острием прямо в сердце и только после этого с чувством выполненного долга вышел из дому. К дверной ручке была привязана гондола та самая, на которой я катался. Я встал подобно местным гондольерам, за весло и медленно греб, наслаждаясь прелестями архитектуры, ночных видов, фейерверка и освежающим морским бризом. Да, определенно в этом путешествии было нечто восхитительное. Именно в те минуты передо мной впервые открылись просторы выбранного мною пути.
* * *
Если в начале своего путешествия я был крайне разочарован тем, что мне пришлось испытать в Париже, и даже хотел было вернуться домой, в Англию, то после посещения Венеции во время карнавала и небольшого, приятного во всех отношениях приключения, случившегося там со мной, я в корне изменил мнение и, оставив мысли о возвращении, пустился вновь навстречу неизведанному. Путь мой лежал через Средиземное море в сторону юга и засушливой Аравии. Прибыв в Египет, эту колыбель человеческой мысли на Земле, я был поражен тем, как разнообразна жизнь. Еще совсем недавно меня окружала неприхотливость европейской цивилизации, и вот уже ее место заняла вычурность арабского Востока.
Я побывал в Каире, этой Мекке мусульманских торговцев, прогулялся по Александрии, где сосредоточилась, казалось бы, сама мудрость Востока. Я осмотрел пирамиды, древнее которых нет построек на Земле. Я видел бескрайнюю пустыню, чьи пески неуклонно надвигались на плодородные земли, из века в век захватывая и поглощая новые куски. По этой пустыне можно было путешествовать более года и ни разу не встретить селений.
Жизнь в Египте начиналась с заходом солнца. Я возблагодарил бога, что, послушавшись опытных путешественников, рассчитал время своего пути таким образом, чтобы оказаться в этом жарком крае поздней осенью, когда солнце уже не столь жестоко. Едва жара спадала, как сотни лавочек распахивали свои гостеприимные двери, зазывалы выстраивались перед входом и заманивали вас великолепно выделанными коврами, узорчатыми тканями, редкостной красоты чеканными медными и бронзовыми посудинами, невиданными сластями и еще множеством всего, от чего голова ваша шла кругом и вы переставали понимать, в каком мире находитесь. Тысячи кофеен и кабачков открывали перед вами двери. Оттуда звучала музыка, негромкие голоса, оттуда шел одуряющий аромат свежего кофе, сваренного непременно с пряностями. Этот аромат смешивался с кухонными запахами, столь нежными, что нос сам вел вас в кофейню. И вот вы уже проходите, провожаемые постоянно кланяющимся хозяином, чрезвычайно гостеприимным и радующимся вашему визиту. Вы садитесь на постеленный коврик, поджав под себя по-турецки ноги, перед вами ставят воду, и мальчик-араб моет вам руки.
