– Угу, он говорил, что молоденькая. Хорошенькая?
– Я бы не сказал. Но, разумеется, о вкусах…
– Так что, пойдете на этот ужин?
– Не думаю.
– Бросьте, пошли, это будет забавно! Сами сказали, что освободитесь.
– Забавно? – Я постарался не придать этому восклицанию слишком легкомысленно-бодрое звучание. – Вот уж чего бы никак не сказал, имея в виду… имея в виду ее общество. Хотя, гм, для вас, возможно, это выглядит забавно, не так ли, показаться в свете с папашей и его птенчиком да вдобавок еще с одним типом для ровного счета? – А что такого?
Я набрал побольше воздуха в легкие, чтобы сказать ей, что если с точки зрения такого ветхого и древнего понятия, как чувство меры, она не видит ничего особенного в данном предложении, то я предпочту в компании служителей Церкви заявить, что у меня просто нет слов. Но на мгновение я задержал дыхание, осознавая, к моему вящему раздражению, или неловкости, или чему-то еще, что больше уже не ощущаю во всем этом деле ничего предосудительного. Тут вдруг мне пришлось разом выпустить весь воздух из груди, потому что автомобиль резко затормозил, как будто врезался в кирпичную стену, и я метнулся вперед и ударился лбом о спинку сиденья Роя. Машина не слишком разогналась и край, по которому я пришелся лбом, был не столь остер, как у притолоки в доме Вандервейнов; и все же я испытал на удивление сходное ощущение и, должно быть, выглядел подобным же образом, по крайней мере для Пенни, потому что она зашлась подобным же смехом.
Я разобрался в происшедшем. Машина врезалась не в кирпичную стену, а в идущий впереди автобус, слегка помяв ему зад, но сама при этом осталась вроде как бы невредимой. Все трое моих попутчиков также были целы, без сомнения предвидев столкновение. Гилберт высунул голову в окошко, Рой приоткрыл дверь, а Пенни хохотала и, как видно, от всей души. Переходившие улицу пешеходы останавливались, глазели, и так и замирали посреди улицы. Мы застряли на углу Кондуит-стрит. Было ровно четверть первого. На противоположной стороне улицы показался полицейский.
Бросив Рою, что буду звонить, я выбрался из машины и оказался на тротуаре. Впереди по всей Оксфорд-серкус застыли ряды неподвижного транспорта. Я двинулся вперед легким шагом пехотинца, предпочтя явиться в студию, опоздав минут на двадцать, но в свежем виде, чем опоздать меньше чем на четверть часа, но явиться во взмыленном. Я пробирался через заслоны семейных групп, передвигавшихся со скоростью едва начавших ходить младенцев, мимо дам с собаками на длинных поводках, мимо сцепленных под ручку троек, мимо внезапно останавливающихся старцев, мимо фаланги школьников, мимо двух увлеченно беседовавших девиц, мимо идущего прямо на меня сикха, уткнувшего нос в развернутую карту города. Больше всего раздражало меня в смехе Пенни предчувствие, что завтра я смогу определить в полной мере его мотивы, ни единого из которых сегодня представить абсолютно не способен. Смешное привлекает не потому или не столько потому, что несчастья ближнего увлекательны с безопасного расстояния, но именно в силу стирания отставания по времени. Кончится запись, и я зайду в пивную Джорджа, закажу себе пинту пива, кусок круглого острого сыра, круглый ломоть ветчины и побольше горчицы. А потом, дома, буду слушать новую запись моцартовских сонат К-415 и К-467 в исполнении Вальтера Клайна.
Я перешел Оксфорд-стрит, и тут меня кто-то окликнул сзади; это оказалась Пенни собственной персоной со шляпой в руке. Я остановился. Все проходившие мимо оборачивались и глядели на нее. Внезапно я почувствовал, что мотаюсь вот уже семь часов, что мне жалко коврик, с которым что-то приключилось, что у публичного громоотвода в контракте должен быть пункт, оговаривающий исключение из его обязанностей ответственности за все, начиная с присутствия в клубе и кончая отсутствием у Моцарта восторга к колыханию знамен, что мне душно, что у меня ноет сердце.
Пенни подошла ко мне: физического волнения в ней ощущалось меньше, чем можно ожидать от такой завзятой флегмы, однако вполне достаточно для того, чтобы мой взгляд тут же упал на вырез ее костюма. Должно быть, она их чем-то подпирает, подумалось мне. Что-то там снизу подкладывает. Может, рулоны туалетной бумаги?
– Погодите минуту, – сказала она.
– Не могу, мне нужно на Би-би-си. Я опаздываю!
– Ничего, подождут.
– Пенни! Мне надо идти.
Вынырнувший из-за моей спины тип в комбинезоне врезался в Пенни с такой силой, что ее развернуло, однако она и рта не раскрыла ему вдогонку, хотя мы с Вивьен никогда бы не оставили такое без внимания.
– Вы пойдете с нами в субботу на ужин?
– Простите, не смогу.
– Как это, не сможете? Вы же сказали, что свободны!
– Я не могу, я не хочу, я не собираюсь туда идти!
– Послушайте, вы же вовсе не старик, в самом деле! Ведете себя так, будто вдвое старше его. Да ну вас, прямо умирать собрались!
Я шагнул к ней:
– Я никуда не пойду, потому что одна из девушек – точная ваша копия, а другая – вы сами. Я мог бы добрых полчаса распространяться о том, что мне здесь не нравится в отношении вас, потому просто скажу, что помогать ему в этом деле – значит, делать больно Китти, и не надо мне говорить, будто она все знает и не против! Она заботится о вас и хорошо к вам относится, дай бог ей здоровья, а я не желаю ничего иметь общего с теми, кто считает, что поступать так – это нормально, или забавно, или почему бы и нет, или замечательно, или классно! А теперь – уходите!
Часы в фойе студии показывали без двадцати одной минуты час, когда я ворвался туда через вращающуюся дверь. Увидев меня, стоявший за конторкой продюсер программы, в которой я участвовал, поспешил навстречу.
– Простите, Филип! Меня мало повесить.
– Вам уже вроде и так досталось? – сказал он, взглянув на мой лоб. – Как вы себя чувствуете? Ладно, не переживайте, у нас студия до часа. Если сможете, то…
Тут он в немом недоумении уставился мне через плечо.
Это снова была Пенни.
– Простите, что я рассмеялась в машине.
– Ничего. Но теперь…
– Помогите мне, Филип!
Приказ подобного рода не имеет себе равных, тут нельзя не проявить участия и все же нельзя при такой постановке вопроса надеяться на успех в исполнении. Прикладывая ко лбу руку, я сказал:
– Хорошо. Минут через двадцать я спущусь, тогда… Ну или позвоните мне!
Запись прошла без сучка без задоринки. Когда я спустился в фойе, Пенни там уже не было.
Глава 3
Оказание услуги
По мере приближения этого дня мысль о помощи Пенни скрашивала пугающую перспективу, так как я прикидывал вероятность и этический ракурс расширения или сужения ее просьбы до надобности снять с нее замшевый жакетик, содействия избавлению от пижамки и прочего. Отчасти я считал, что фланг, отводимый Вивьен, прикрыт известным мне и допускаемым мной тем другим типом, – хотя, подчеркиваю, лишь отчасти: совершенно очевидно, что поговорка «каков соус для гусыни, таков и для гусака» явилась следствием солидаризации гусаков, дабы сделать рядовой гусыне впечатляющий намек. Но в отношении Пенни как раз не все казалось столь ясным и четким. Помощь, о которой она просила, могла колебаться в диапазоне от просьбы ее удочерить до моего согласия в конце концов прийти в субботу, подпитанного остро отдающим под ложечкой или в боку сознанием, что придет и она. Последнее я считал моральной поддержкой, в случае если меня обвинят, что воспользовался в своих целях чьим-то смятенным состоянием. Что ж, каким бы это состояние ни оказалось, во всяком случае о невинности тут говорить не приходится. Все это в достаточной мере служило мне самооправданием, и его мне с лихвой хватало на предстоящие планы.
