– Будьте добры, сэр, подъехать к тротуару!
Я уже приготовился к тому, что вместо обеда грядут долгие препирательства с представителем власти, однако Рой молча повиновался приказу.
– Как вижу, сэр, вы довольно нетерпеливы.
– Да, прошу прощения, я тороплюсь на чрезвычайно важную встречу!
– Этот светофор, насколько мне известно, переключается только особым электромеханическим устройством, а не сигналом автомашины. Позвольте, сэр, ваши водительские права!
Рой без звука вручил свои права полицейскому. Тот изучал их некоторое время, причем как-то задумчиво, будто собирался запечатлеть этот момент в памяти на всю жизнь, затем вернул Рою:
– Я так и думал, что вы – сэр Рой Вандервейн. Несколько раз видал вас по телевизору. Так вы поняли, что нарушаете правила уличного движения?
– Да, начальник, я понял и прошу меня извинить.
– Что ж, можете следовать дальше, но я бы советовал вам в дальнейшем не злоупотреблять сигналом. Сами понимаете, как-то не укладывается в образчик примерного вождения!
– Вы правы! Благодарю.
Мы двинулись дальше с умеренной скоростью. Когда выруливали на Сент-Джеймсскую площадь, Рой скинул свой котелок и произнес:
– Проклятый фашист!
– Чего ж вы ему этого не сказали?
– Только потому и отпустил меня, что одобряет эти гнусные лозунги!
– Так и сказали бы ему, что он проклятый фашист!
– Не сказал только из-за предстоящего обеда. Если бы не обед, непременно бы сказал! Хотя, наверное, нет, не знаю. В нас с детства вбивают почитание к властям, и оно переходит в рефлекс. Условный рефлекс.
– Плюс к тому трусость.
– Да, не без этого, конечно! А, ладно, пока не время бросать открытый вызов системе. Своеобразная тактика, – сделал он выразительное лицо, – на текущий момент это лучшее средство.
– Тактика?
– Ну, в социалистическом лагере! Демонстрация от противного. Притворяетесь, будто вы такое же дерьмо, как и те, с кем вы не согласны, или как те, которые у власти. Идея не нова, но, по-моему, такую параллель провожу я первый. Надо поставить этот вопрос перед исполкомом «Антирасистской солидарности». Достаточно просто кинуть здесь посреди клубного царства свою тачку с определенными лозунгами, чтобы, себе на пользу, вызвать озлобление некоторых лиц.
Рой припарковал свою тачку в нескольких метрах от того места, где она стояла в тот день, когда мы заходили с ним в «Крэгг», в тот самый день, когда Пенни попросила меня о помощи. Помощь! Что за причуда! Когда мы направились в сторону улицы Пэлл-Мэлл, я сказал:
– На мой взгляд, большинству из тех, кто проходит по этой площади, наверное, лестно было б узнать, что некто, могущественный обладатель подобного автомобиля, думает так же, как они.
– Подобная публика способна замечать только то, что у них непосредственно под носом. А зачастую не видят даже и этого.
– Ах так!
– И кстати, для вашего сведения, чтобы иметь такой автомобиль, особого могущества не требуется.
Несвойственная Рою злость говорила о том, что я попал в самую точку. Отлично. Что ж, отличненько! Может, Рой и в самом деле свихнулся? И как бы в ответ моим мыслям (вернее даже, я бы сказал, именно в ответ и именно в свойственной ему убеждающей манере) Рой, едва мы начали переходить улицу, внезапно принялся распевать одну из своих препротивных песенок:
В ха-алодн-ай зимн-яй вечи-ир присяди-им у ками-э-на,
И Ме-э-ари улыба-ись внима-аит неж-на-а мне…
Это пение, исполняемое molto largamente,
[5]
продолжалось вплоть до нашего перехода на противоположную часть улицы, где и привлекло внимание одного маститого советолога, спускавшегося по ступенькам Клуба путешественников. Рой помахал ему рукой и для пущей выразительности схватился свободной рукой за машущую, придавая размаху большую амплитуду.
– Очередной фашист хренов! – весело бросил он мне, частично проясняя смысл своего пения и помахивания, возможно, как ту самую демонстрацию от противного, а может, нечто большее, скажем, выдрючивание, чтобы унять, развеять, отринуть внутреннюю тревогу. – Подумать только, – прибавил он в том же ключе уже на пороге «Траншеи», – сколько фашистов и подонков проходило под этими сводами!
– По-моему, «фашист» и «подонок» в целом понятия взаимозаменяемые.
– Неужели? Вы растете! Именно так! Ах, черт, какое отличное шампанское в «Крэгге»! Способствует совмещению фашистов и подонков нашей эпохи.
Мы вошли в зал, в несколько раз превосходящий площадью дом, половину которого я занимал, – роскошный, в классическом стиле и вместе с тем отдающий церковным величием зал, напоминавший помещение для оргий во дворце какого-нибудь императора на заре христианства. Мужчины в костюмах спокойных тонов устремлялись нестройными рядами по двое и по трое по мраморному полу вперед к помятого вида жестяной тележке, с которой неспешно отпускались напитки. Вслед за Роем я направился в хвост этой очереди.
– Может, лучше сначала узнаем, здесь ли он? – предложил я.
– Да ну, к черту! Его ведь инициатива. Пусть сам нас ищет.
Что Мирз и сделал, подойдя к нам, когда мы находились на полпути к тележке. Сначала раскланялись они с Роем, потом мы с ним. Наклонив голову второй раз, Мирз воспользовался этим движением, чтобы, не поднимая ее, тут же взглянуть на часы.
– Как бежит время! – заметил он. – Прямо-таки ничего невозможно откладывать на потом. Столько накапливается дел. Не возражаете, если мы выпьем за столиком?
– Нисколько, так даже лучше! – сказал Рой. – Но, если можно, я хотел бы сначала принять стаканчик здесь.
– А вы? – повернулся ко мне Гарольд.
Он ошибался, если рассчитывал, что Рой подчинит свое желание несогласному большинству, как ошибался, ожидая, что я хотя бы в малейшей степени отступлю от своих принципов.
– Пожалуй, я тоже пропустил бы здесь один.
– Вы хотите сказать, что будете пить и здесь, и за столиком?
– Именно так, если не возражаете!
Произведя очередной, более замедленный наклон головы, Гарольд быстрыми шагами отошел в противоположный угол зала.
– Неплохо сыграно, Даггерс! Первый раунд за нами!
– Вы считаете, что стоит его дразнить без особых на то оснований?
– Разумеется. К тому же основания все-таки есть.
Мы взяли свои напитки, однако наша победа носила чисто формальный характер. Лишь только мы их взяли, снова явился Гарольд, отклонил предложенную ему порцию, заплатил за нас и молча отступил в сторонку. И хотя Рой упорно сопротивлялся, развлекая меня всякими россказнями по поводу музыкантов и разных других лиц, которых Гарольд не знал даже по именам, все-таки ровно через десять минут мы все трое уже были в обеденном зале. Примерно половину его занимал стоявший в центре стол, сплошь заставленный блюдами с холодными закусками, к которым не просто не притрагивались, но которые вообще казались некой неприкосновенностью, вроде епископских яств на празднике урожая. Обойдя все это великолепие, мы присели за столик в углу под огромным, в полный рост, портретом какого-то герцога или иного вельможи, который если и не был фашистом, то уж во всяком случае в целом смотрелся отпетым подонком. Нас ждало меню, а рядом с тарелкой Гарольда лежал блокнотик для заказов с копиркой и шариковой ручкой наизготове. Уверенной рукой он взялся за ручку, принялся что-то выводить в блокнотике, бормоча (так сказать, на публику, а не себе под нос):
