Слово взяла женщина средних лет по имени Тирн, которая держала ларек на первом этаже, где желающие могли обменять СУ-жетоны:
— В пору моей юности была у меня лавочка на пляже. Чем я только ни торговала: и ведерками, и совочками, и леденцами на палочке. Все расхватывали. Младший братишка мне помогал. А уж веселья сколько! Приезжие еле-еле своих детишек от прилавка оттаскивали… Я была тогда очень застенчивой штучкой. — Она хихикнула. — Как и сейчас. Однажды завела себе ухажера. Звали его Терри Виллингтон. Раз я его наконец до себя допустила. В чулане… Все как-то очень быстро кончилось. Думаю, не любил он меня.
* * *
СУ-вещания проходили на Земле еженедельно и в каком-то смысле были аналогом марсианских осветлителей. В тот конкретно день один из пунктов повестки начался с медицинского доклада. Говоря точнее, на обсуждение вынесли почти что — на первый взгляд — неуместную, десятилетней давности историю, а именно гибель Симпсона и Прествика от дерматомиозита. Полного объяснения этот инцидент так и не получил. Напасть поразила сердце, захватила легкие и вызвала летальный исход во время возвращения экипажа с Марса. Ранее выдвигалось предположение, что вирус они таскали на себе с самого первого дня. Практически наверняка речь шла о кумулятивном стрессе за время перелета.
Хотя жизни Симпсона и Прествика, безусловно, закончились, их тени застыли на страницах истории, а кенотафом служил нержавеющий марсоход, который остался стоять на песках Фарсидского щита.
14
Спятившая лошадь и дерзкая поэма
Адриан Амбуаз всегда держался подальше от любых умозрительных рассуждений на тему упомянутого инцидента. Он принял на себя роль директора по вопросам селекционного отбора, а его должностные обязанности в том и заключались, чтобы в марсианскую колонию попадали лишь образованные и психически уравновешенные личности. Гибель двух вышепоименованных мужчин его не интересовала. Их время пришло и ушло задолго до его собственного. Совсем иные вопросы привлекали к себе внимание Амбуаза.
Он был заядлым и умелым любителем верховой езды. Держал даже собственную лошадь по кличке Черный Рейтар. Отдыхая на время от тягот службы, Амбуаз со своим приятелем, католическим епископом Клодом Метайлье, объезжал нагорья Центрального массива. Там дули теплые ветра и никто не мешал. Порой друзья едва ли обменивались парой слов; беседы начинались только за ужином и вином, которые они получали в том или ином постоялом дворе. Как правило, темой разговоров было присутствие Бога, в которого епископ верил, а вот Амбуаз — нет.
В то утро он вошел в совещательный зал с твердым намерением высказаться как раз по данному вопросу.
Вслед за медицинскими дебатами объявили коротенький перерыв, после которого слово предоставили директору по отбору.
Он не стал ходить вокруг да около.
— Пару дней назад мы с другом остановились на ночлег в деревушке под названием Леду. Там отыскался скромный, но достаточно уютный постоялый двор с конюшней. Туда мы добрались верхом и, прежде чем самим принять душ и сесть за ужин, проследили, чтобы к нашим лошадям была проявлена вся полагающаяся забота. Глухой ночью меня разбудил загадочный шум. Потом я сообразил, что это лошадь бьет копытом в деревянную перегородку стойла, тем более что конюшня располагалась как раз под нашим номером. Стук то стихал, то возобновлялся с новой силой. Я взял фонарик и спустился проверить, что там не нравится моему Черному Рейтару…
— Прошу прощения, сэр, но какое отношение это имеет к отбору кандидатов? — нахмурилась одна из женщин, членов совета.
— Самое непосредственное, как вы вскоре убедитесь.
Амбуаз продолжил повествование, и все узнали, что он свернул от лестницы влево, откуда к двери в конюшню вел недлинный мощеный коридор. Положив руку на засов, Амбуаз вдруг испытал странное ощущение, в котором слились восторженное ожидание и испуг. Эти чувства лязгнули друг о друга, как медные тарелки, когда он толкнул дверь и увидел, что его скакун поднялся на дыбы, машет перед грудью передними копытами, сверкает маслинами глаз и дышит пеной из распахнутой пасти. Кое-что из этой пены угодило Амбуазу на щеку и шею, и он от неожиданности выпустил из рук фонарик. Электрический лучик слабо осветил влажные камни и нетерпеливо переступающие копыта.
Сил у Амбуаза хватило лишь на то, чтобы прошептать кличку скакуна.
В ответ тот заржал:
— Я есть к тебе пришедший.
По счастью, рядом обнаружилась слега; Амбуаз вцепился в нее что есть мочи и проблеял:
— Кто ты?
— Скверна пребывает во многих. Умствования суть союзник скверны. Скверна произрастает зеленым пшеничным колосом! — Дикий, ржущий голос, которым изъяснялся конь, заставил Амбуаза вжаться лопатками в стену. — Скверна множится. Разносится умствованиями. И невинному не уберечься. Разве нет книги, где сказано человеку, что он поставлен над всеми другими тварями? Разве не страдаем мы от такого зла, не кровоточим и не умираем ли?
Силясь перекричать жуткий рев, Амбуаз возразил:
— А разве я не любил тебя, не кормил, не заботился?
— О трижды нет. Ты лишь употреблял и злоупотреблял мною во имя своих прихотей.
Фонарик попал под копыта, мигнул раз, другой — и потух. Только изящный лучик лунного света проникал сейчас в стойло, вырывая из тьмы то могучую ляжку, то растрепанную гриву. Порой подкова высекала искру, но в общем царил мрак.
То и дело мотая мордой, Черный Рейтар перешел на сбивчивый шепот, объясняя, что человек выдумал — и тем самым вызвал из небытия — преисподнюю.
— Но несть ада иль рая. Даже в этом стойле, где осужден я томиться в неволе. Такие вещи обретаются лишь в уме человека.
Трясущемуся представителю вершины творения показалось, что эти слова — «ум человека» — пошли догонять друг друга нескончаемым эхом, пока бледнел и таял лунный свет.
Гривастая морда ткнула его в грудь, после чего заявила, что недавно человечество открыло для себя новый ад, за освоение которого бодро взялось. Что оно лезет из кожи вон, дабы сослать туда людей, коим предстоит лишь прозябать — и создавать, множить, распространять новую скверну.
* * *
По сигналу председателя к подиуму подскочил охранник и крепко взял Амбуаза под локоть.
— Сэр, вам нездоровится, мы поможем доехать до больницы. Прошу не сопротивляться, и все будет хорошо.
Однако Амбуаз не послушался. Извиваясь, как пойманная рыба, он все кричал и визжал: я-де обязан досказать, что громадный зверь говорил голосом Бога, что в пахучей тьме, среди вони прелой соломы, потников и лошадиной мочи разнесся глас Господень.
Там Всемогущий заявил, что отнюдь не всемогущ. Что, подобно распятому сыну, он тоже обладает лишь силой, пребывающей в людских руках и головах. А сейчас он столкнулся с новой научной ересью, которая возбраняла святым и верующим во спасение покидать Землю. В сей черный список угодили также те, кто сражался со злом во имя добра, кто стремился помогать людям, кто не лупил кнутом ни лошадей, ни братьев по разуму, кто облачался в покаянные ризы и свидетельствовал о собственной скверне — короче, им всем предписывалось безвылазно сидеть на некогда зеленом шарике, который нынче превратился в пылающий сумасшедший дом.
