— А вот нам запрещают экспедиции — боятся, что мы удерем!
Оба фыркнули.
— Оказаться сосланным, уже будучи изгнанником, — это нечто новенькое.
В каюту сунул голову смотритель.
— Извините, ребята, время вышло.
На свидания давали только полчаса.
Пока Геринт брел обратно в Западную башню, он бормотал себе под нос, словно Владимир по-прежнему был рядом:
— Я перебежчик. Пусть я закоренелый распутник и дикарь, все равно тоскую по христианству. Не по проповедям, а по дивному искусству и музыке, что родились из христианской веры за минувшие столетия. Здесь же днем с огнем подобного не сыщешь.
* * *
Вот уже несколько месяцев общение с Китайской башней носило ограниченный и напряженный характер. Шли бурные дебаты в связи с тем ударом, который Фипп нанес по отношениям Китая и Запада. В конечном итоге было решено направить в Китайскую башню небольшое посольство с заданием покаяться и, если извинения примут, приступить к переговорам на предмет сближения и налаживания более тесных контактов.
Фиппа восстановили на работе, но лишь оттого, что все остальные были по горло заняты и не желали дежурить у воздушного шлюза. Хотя это решение и означало выход из каталажки, Фипп — который и раньше-то не пользовался популярностью — окончательно превратился в изгоя.
Как-то раз, когда питьевая вода в его каютке неожиданно потеряла свою хрустальную чистоту, Фипп отважился напомнить о себе и с глубокомысленным видом сказал Роою:
— Водо, еси хлеб жизни…
— Уж как бедняга тужился, лишь бы выдать чего поумнее, — смеялся потом Роой. — Ай да «еси хлеб».
Со смешками эту претенциозную сентенцию на давно вымершем языке передавали с яруса на ярус, пока она не достигла астрономов, среди которых веселье не очень-то поощрялось.
* * *
Факт оставался фактом: когда привычка одержала верх над экзистенциальным восторгом, в который некогда впадал человек, ступив на другую планету, былое ликование уступило место рутине. А уж рутина на па́ру с вечным вопросом насчет мертворождений и позволила скуке расцвести пышным цветом.
16
Дискурс Шапы
В один из дней осветлитель в Западной башне целиком прошел под руководством Шапы, женщины-астронома, которая выступила с лекцией о нормоне.
Она пятерней пригладила волосы и начала:
— Текущий кризис, разумеется, состоит в том, что здесь, на Фарсиде, гибнут дети, они попросту не в состоянии выжить. Наш корпоративный разум страдает от этого так, словно сам является родителем, потерявшим ребенка. Но я должна говорить не об этом, а об астронауке, которой занимаюсь профессионально. — Шапа умолкла, вновь погладила себя по макушке, глубоко вздохнула и продолжила: — Итак, нормон. Любая новая концепция требует проверки временем. Порой само название феномена и то может измениться. Прежде чем «Нейчур» возьмется публиковать ту или иную статью, ученые не раз и не два повторяют контрольные эксперименты. Пока что мы заручились поддержкой только со стороны Шундерхофского института в Нью-Дели, где Набло Мукержи пришел к тому же выводу, что и мы. И речь вовсе не о бозоне Хиггса. В течение поразительно долгого времени человечество полагало, что ничто не может двигаться быстрее скорости света. Сейчас, однако, мы считаем иначе. Внутри — или, если угодно, параллельно — лучу света вытягивается дорожка, которая хоть и связана с этим светом, но скорость на ней куда выше. Это и есть наш нормон. Его правильней называть струной, нежели частицей, как мы думали поначалу… Собранные на текущий момент данные свидетельствуют, что нормон представлен самыми разными видами. Похоже, что мы выявили один из них, который тянется к Марсу, а потом изгибается и уходит в глубь Галактики.
Один из слушателей вскинул руку.
— И если сесть на такой нормон, мы сможем вернуться в прошлое?
— Пока что непонятно, — призналась Шапа. — Ясно одно: как однажды кто-то выразился, Вселенная — странная штука, мы и вообразить себе не можем, до чего она странная. Жаль, что у нас до сих пор в ходу словечко «пустота» — ужас до чего старомодное, — которым мы обозначаем окружающий нас космический океан.
После этого она перешла к техническим подробностям, заговорила медленнее, явно наслаждаясь тонкостями своих исследований. Фипп покинул совещательный зал. Через минуту его примеру последовал кто-то другой, затем еще и еще… Наконец лекция закончилась и оставшиеся слушатели выбрались в коридор.
Ноэль внимала выступлению в компании Иггог и главного инженера Трода.
— Ей недостает навыков опытного оратора, — улыбаясь, заметил Трод.
Иггог кивнула:
— Всех прямо усыпила… А ведь чего проще: пойди да возьми пару уроков лекторского мастерства. И вообще, надо быть человечнее к людям. Могла бы и рассказать, откуда такое название и кем он был, этот ее Норман.
На пороге своей двери Ноэль задержалась.
— Надеюсь, вы оба понимаете, что Шапа пытается привить новую, чрезвычайно неудобную концепцию… Да-да, я лично нахожу ее очень неудобной, даже пугающей! Шапа-то отлично видит, что если ее гипотеза верна, то мы живем отнюдь не в той Вселенной, как считали раньше. А совсем-совсем в другой. И, сдается мне, Шапа хочет как-то завуалировать эту мысль, дабы не деморализовать солдатню…
17
Интерлюдия: прощание с родными
Одним из пресловутой «солдатни» был некто Тад, свежеиспеченный колонист, который прибыл с марсианским конвоем незадолго до трагической смерти последнего младенца. Начало его истории было типичным для любого поселенца…
* * *
Тад Тадл стоял со своей партнессой по имени Ида Прешэз в уютной комнатушке, где гладкоцветные нейлоновые занавески спускались до полированного паркета. На угловом столике располагался визгун, имелся также цифровой телевизор. С улицы доносился гул большого города. Возле высокого окна висела клетка с канарейкой; крылья птички трепетали, словно она хотела улететь прочь от наблюдаемой сцены.
А происходило вот что: Тад и Ида, собравшиеся купить дом, не сошлись во мнениях. Тад настаивал, что спит и видит Марс. «Я из нового поколения! Они уже пробыли там чуть ли не десяток лет! Колонисты отлично прижились!»
Поначалу Ида соглашалась, памятуя о том, что в какой-то книжке было написано, мол, благодаря эволюции зрения взошла заря разума, а разум возьми да потребуй, чтобы человек расселил своего соседа по космосу. В тех же биовидах, которые оказались слепы — к примеру, у растений или грибов, не говоря уже про многих прочих, — разум вовсе не развился.
— Все так и есть, — горячился Тад. — Только среди позвоночных и можно найти мышление. Впрочем, кто знает… Может, среди каких-то микробов, которых мы наверняка привезем с собой на Марс, тоже разовьется разум? Вот уж дела пойдут по-другому.
