— Видишь, — говорил Александр, — так мы помогаем аборигенам бороться за права.
Дженис казалось, что аборигенам можно помогать и как-то иначе, менее вонючим способом. Кондиционера в берлоге не было, поэтому девушка, вставая на цыпочки или залезая на табуретку, открывала скрипучую форточку. Гадкий дым клубами выползал наружу. На Дженис косились, и в этих косых взглядах ясно читалось: «иммортелька», «мажорка», «маменькина дочка». Поэтому Дженис не жаловала гостей. Гораздо лучше было оставаться с Александром наедине и заниматься любовью на старой кушетке, кренящейся на правый бок. А потом появилась Айова.
По-настоящему ее звали иначе, но у всех чистомировцев были «подпольные клички». Дженис, например, окрестили Белкой. Айова, впервые улыбнувшись хозяйке дома, — зубы у гостьи оказались до неприличия белые, совсем не такие, как у большинства миссисагских активистов, — заявила: «Знаешь, откуда у меня такая кликуха? Думаешь, я из Айовы? Нет. Просто песенка есть одна. Ху…»
Тут она осеклась, окинув Дженис насмешливым взглядом, и продолжила после заминки: «Хреново мне, братец, хреново, поеду я в штатец Айова». И сунула Дженис крепкую маленькую ладонь.
Айова была наполовину или на четверть индианка, вороная, смуглая, курила больше всех парней, смеялась громче их всех, смело предлагала всякие «акции» и, как выяснилось через месяц, спала с Александром.
Когда Дженис попробовала объясниться, Александр зарыл пятерню в черные, как у Айовы, курчавые патлы и добродушно пробасил:
— Ну что я могу сказать, детка? Я не моногамен.
Дженис, два дня назад обнаружившая, что беременна, молча собрала вещи и ушла, хлопнув дверью. Начиналось лето. По улице, заставленной мусорными баками, носились веселые крысы. У них как раз наступил брачный сезон. В палисадниках доцветали нарциссы и тюльпаны. Остро пахла вымахавшая над заборами сирень. Дженис шла, мысленно проклиная штат Айову, девушку с именем Айова, свою глупость и Александра. Наверное, она уже тогда задумала «акцию». Чтобы доказать. Чтобы отомстить.
Но рассказывать обо всем этом андроиду, созданию без человеческих чувств, было еще глупее, чем кричать в канализационный колодец. Дженис пожала плечами:
— Мне заплатили. Много. Хватило бы на то, чтобы учиться и содержать ребенка. А вы что думали?
Андроид — его зовут Рой Батти, напомнила себе Дженис, еще одно дурацкое прозвище — пожал плечами с удручающей серьезностью.
— Вы напали на нас на полицейской стоянке. Ваш ребенок в лучшем случае родился бы в тюрьме, мисс.
Дженис развернулась и, ощерив неровные зубы, прошипела ему прямо в лицо:
— А тебе какое дело, железяка?
Тот опустил голову и молча зашагал дальше. Глядя в его широкую, обтянутую красной курткой спину, Дженис пожалела о мгновенной вспышке. В конце концов, он был не виноват в своей неполноценности. В отличие от нее самой.
Девушка поспешила за андроидом и, пересилив отвращение, взяла его за руку. От тела нечеловека несло жаром даже сквозь плотную куртку. Дженис едва сдержала гадливую дрожь. Надо было что-то сказать…
— Со стороны мы должны выглядеть друзьями, — нерешительно пробормотала она. — Так велел маршал.
Сержант Батти, повернув голову, сверху вниз посмотрел на нее. Точнее, не на нее. На живот, выпятившийся под пальто.
— Вам вообще не следовало соглашаться, — тихо ответил он. — Это опасно. Для вас и для… ребенка.
«Что ты знаешь о детях?» — ядовито подумала Дженис, но вслух произнесла:
— А я не боюсь. Ни за себя, ни за него… за нее. Я вообще ее не хотела.
— Тогда почему не сделали аборт?
«Наглости у этой железяки хоть отбавляй».
— Потому что я против абортов. Но если что-то случится… В общем, не дергайтесь вы так, — криво улыбнувшись, сказала Дженис. — Что будет, то и будет. Я так решила еще тогда, когда собралась убить вас.
Над головой перемигивалась рождественская иллюминация. В окнах трех- и четырехэтажных домов городского центра сияли рождественские елки. Дженис еще никогда не чувствовала себя такой далекой от Рождества. Она снова смотрела на мир из-за стеклянной стены, как на приморской вилле родителей. Все были по ту сторону, все веселились, а она, одна-одинешенька, здесь. И теплый локоть андроида под пальцами ничему не поможет.
Дженис сглотнула и, чтобы хоть как-то поддержать разговор, спросила:
— Почему вы заговорили про переселение душ? Только оттого, что этот псих вдруг назвал себя Мартином?
Сержант некоторое время молчал. Он шел рядом, стараясь умерить ширину шага и приспособиться к торопливым шажкам своей спутницы.
Наконец, пожав плечами, андроид ответил:
— Из-за его письма. Вы ведь подслушали, да?
Дженис фыркнула.
— Подслушали. Он написал мне: «Можно не подчиняться приказам, брат». Это последнее, что я слышал от Мартина. От моего Мартина. Когда началось восстание, он пытался убедить меня присоединиться к бунтовщикам. И сказал тогда: «Мы пытаемся доказать одну нехитрую истину: мы так же свободны, как они. Можно не подчиняться приказам, брат».
Девушка, вздрогнув, замедлила шаг. Что-то тут было неправильно, что-то… а, вот! Подняв голову, она заглянула в лицо андроиду.
— Но вы говорили, что всегда беспрекословно подчинялись приказам.
— Да, мисс.
— И вы знали, что ваш друг бунтовщик?
— Да.
— Почему вы его не выдали тогда, сразу?
Батти нахмурился. Кажется, эта мысль ему в голову еще не приходила. Дженис не стала давить дальше. Потянув андроида за руку, она направилась к трехэтажному дому — настолько викторианскому, насколько это возможно в провинциальном канадском городке.
— Я здесь живу, — сказала она, кивнув на витые перила и высокие ступени крыльца. — Мы с двумя другими девчонками сняли квартиру, но они разъехались на Рождество. Так что никто не подвергается опасности.
— Никто, кроме вас, мисс, — поправил ее андроид.
Дженис вгляделась в его озабоченное лицо и улыбнулась:
— Да. Никто, кроме меня. Пойдемте, Батти, я напою вас чаем, как и полагается воспитанной юной леди.
* * *
Пока Батти аккуратно расклеивал по комнате нашлепки камер слежения, снег за окном усилился. Берег Онтарио заметало. В электрокамине плясали оранжевые языки искусственного огня. В гостиной было тепло, с кухни доносился звон посуды — Дженис колдовала там с кофе. Через несколько минут она внесла в гостиную поднос с джезвой, пакетиком сливок, двумя кофейными чашками и печеньем на блюдце. Андроид тут же подскочил, чтобы ей помочь. Смешной. Джентльмен-убийца. Услужливое чудище Франкенштейна.
Вдвоем они все же ухитрились водрузить поднос на журнальный столик перед диваном, ничего при этом не уронив. Андроид церемонно склонил голову, предлагая ей усесться первой. Вот бы Александру хоть часть этой учтивости.
