Скеллан оттолкнулся от устланного соломой пола и встал на колени перед своими мучителями. Но этот жест никоим образом не являлся подобострастным. Он отвергал их. Вампир посмотрел на Гримма. Солдат был одержим. В глазах его — ни капли разума, ни единой мысли. Он ненавидел Скеллана не за то, кем он был, а за то, чем он был. Капитан гвардии пережил осаду Альтдорфа. Он видел, как его друзья и соратники гибнут от рук вампиров. У него имелись причины бояться и ненавидеть все, что олицетворял собой Скеллан, и эти причины подстегивали солдата. Каждый раз, занося кулак, чтобы ударить Скеллана, он мстил призракам. И каждый раз, поднимаясь, вампир словно издевался над человеком, напоминая ему о том, что его мертвые по-прежнему мертвы и смерти их не отомщены.
Гримм ударил, но удар его так и не достиг цели.
В мерцающей тьме сгустился силуэт высокого стройного мужчины. Незнакомец откинул капюшон, схватил Гримма за волосы и рванул, лишая капитана равновесия. Неожиданность и ярость атаки привели к тому, что Гримм, оказавшись совершенно беспомощным, упал прямо в смертельные объятия чужака. За миг до того, как пришелец погрузил зубы в горло Рейнарда Гримма, его глаза встретились с глазами Скеллана. Узнавание, от которого содрогнулись самые глубины души, пробежало меж ними. Впервые Скеллан решил, что действительно сошел с ума. Ему отчаянно хотелось верить в то, что Влад фон Карштайн материализовался из тени, чтобы спасти его, но это было невозможно. Граф-вампир шагнул за грань воскрешения, и все же Скеллан видел перед собой глаза Влада — древние, мудрые и очень, очень холодные. Они сдирали слои лжи, слои наносной индивидуальности и проникали в самое ядро твоей сущности. Они знали, кто ты есть.
Незнакомец вонзил клыки в горло солдата, прижав руки тщетно пытающегося сопротивляться человека к его бокам. Он жадно напился — и точно выверенным, экономным движением сломал Гримму шею.
Тело капитана рухнуло на пол безжизненной грудой.
Скеллан метнулся вперед, моментально вскочив с коленей. Он выгнул спину и на всем ходу ударил лбом в подбородок настоятеля. Тошнотворно хрустнула кость, и лишившийся сознания жрец растянулся на полу.
Чужак — Влад! — облизнул губы и пнул труп Гримма.
— Все равно что пить уксус, когда густой бретонский кларет так близко, но и это утоляет жажду. И все же мы испробуем немного вина высшего качества, прежде чем выберемся отсюда. Не сомневаюсь, тебе еще надо отдать жрецам должок-другой. — Он увидел, как смотрит на него Скеллан — с благоговением, страхом и безошибочным узнаванием, и добавил: — Я не он.
— Но ты…
— Похож, — завершил чужак. — Все мы как-никак одинаковые чудовища. Не так ли?
— Но ты его, верно? Я чую это в тебе.
— Я фон Карштайн, если ты это имеешь в виду. Во мне есть что-то от него, как в тебе есть что-то от твоего родителя. Влад привел меня в эту жизнь. Это случилось давно, я уже и не помню когда, и далеко от этого полуразрушенного городишки. Он увидел во мне что-то, что ему приглянулось, — призрак самого себя, возможно? Только он мог бы сказать наверняка. Не утверждаю, что он любил меня больше всех — эта честь, несомненно, принадлежала Изабелле, — но он наверняка любил меня дольше, чем кого-либо. А теперь кормись — и уходим.
— А как же это? — Скеллан поднял скованные руки. Серебро проело в его плоти глубокие раны.
Незнакомец кивнул, резко крутанулся на каблуках, плащ взметнулся над его головой — и пришелец исчез в тенях. Дверь темницы открылась и захлопнулась. Невидимый вампир покинул камеру. Секунду спустя до Скеллана, склонившегося над телом настоятеля, купая подбородок в скользкой крови, долетел приглушенный крик охранника. Убийства начались.
Когда вампир поднял взгляд, незнакомец стоял в дверях, держа ключи от кандалов.
— Не присоединишься ли к моей трапезе?
Скеллан кивнул.
— Я отведаю их крови, — просто ответил он.
— Хорошо. Вытяни руки.
Пришелец вставил ключ в крохотную скважину, покрутил немного, замок щелкнул, и серебряные цепи упали на пол.
Скеллан потер исстрадавшиеся запястья.
— Кто ты?
— Иди со мной, разберешься.
Незнакомец повернулся и растворился в открытом проеме.
Скеллану не оставалось ничего, кроме как последовать за ним.
Глава 4
Ночь демона
Собор Сигмара, Альтдорф
Суровое зимнее солнцестояние, 2055
Пронзительный вопль расколол покой уединенного погоста.
Мгновение никто не двигался, скованный тайной магией неожиданного крика, не в состоянии поверить, что это действительно крик, а не какое-то далекое воспоминание, воскресшее, чтобы преследовать их, — призрак прошлого или мстительная тень, разбуженная присутствием живых среди могил. Все они слышали достаточно криков и видели достаточно ужасов, чтобы подобный обман разума смутил их. Таково уж проклятие возраста. Но от этого крика, рвущегося из недр собора, кровь стыла в жилах. Это не воображение играло шутки. Куда могущественнее, чем любой из восьми ветров, крик черпал силу в самых примитивных источниках, в первобытном страхе, таящемся в каждом. Алтарник, вор, дварф и мальчишка-простак застыли, окутанные хрупкими чарами. Затем, когда второй крик вспорол непрочную тишину, волшебство разбилось вдребезги.
Что бы ни стало причиной первого крика, оно оборвало второй.
По спине Каллада пробежал холодок скверного предчувствия, пальцы дварфа сомкнулись на обернутом кожаными полосами древке Разящего Шипа.
Феликс Манн среагировал первым. Новообретенная решимость вора долго не прожила. Он весь скукожился и простонал:
— Видишь… видишь… Они не хотят умирать… не хотят. Не хотят.
— Не болтай, человек.
Каллад Страж Бури освободил Разящий Шип и взял его на изготовку. Но не успел он сделать и двух шагов к дверям храма, молодой служитель схватил его за плечо.
— Нет! — Дварф обернулся. — Ради Сигмара, никакого оружия в доме нашего бога!
— При всем моем уважении, вы сражаетесь молитвами, а я — Разящим Шипом. Сэмми, уходи отсюда.
Мальчик затряс головой:
— Мы друзья.
Этим все было сказано.
Каллад кивнул. Что тут возразить?
Паренек ответил дварфу его же собственными словами.
— Да, мы друзья, парень, но я не хочу в битве беспокоиться о тебе. Делай, что тебе велено.
Сэмми Крауз стиснул кулаки, разминая костяшки, готовый драться и упрямо отказываясь двигаться.
— Я тоже могу биться.
Но времени спорить не было. Крики больше не раздавались, но это не означало, что сейчас в соборе кто-то не умирает. Опыт Каллада говорил, что смерть чаще всего безмолвна.
