— Но, как видишь, я не умер.
— Все относительно, дварф. Кажется, ты добился всего лишь короткой отсрочки своей смерти.
— Ну, — перебил вампир, — как ни развлекает меня ваш маленький междусобойчик, полагаю, пора приступить к убийствам, а?
Лотар напрягся. Он пытался смотреть во все стороны сразу, чтобы отразить любую атаку. Это было, конечно, невозможно. Для одного или двух зверей спина человека всегда оставалась открытой.
А рядом с ним дварф опустился на колени, склонил голову и положил на землю свой огромный обоюдоострый топор.
— Тогда убей меня сейчас, и покончим с этим. Во мне уже не осталось пыла.
— Нет! — взвыл Лотар и бросился вперед.
Его меч целился в живот колдуна и по всему должен был выпустить кишки чародея на мостовую, но Невин Кантор произнес слово — одно слово, — и в ответ ему точно зарокотал гром, а по верному клинку Лотара побежала, стремительно расширяясь, трещина — и меч раскололся, обдав человека градом раскаленных железных осколков.
Пограничник отдернул руку, но черная магия уже перескочила с эфеса меча в его тело, устремилась к сердцу и пронзила его, точно острейшим копьем.
Он умер прежде, чем куски его тела рассыпались по брусчатке.
Каллад Страж Бури очнулся во тьме.
Смерть стала бы благословенным избавлением от дикой картины, застывшей перед его взором, — разрывающегося на части тела друга, но ни смерти, ни облегчения не было.
Он лежал один во мраке. Ни окна, ни лампы, ни малейшего представления о размерах помещения.
Дварф, пошарив руками, нащупал камень и гнилую солому. Осторожно, на четвереньках пополз он сквозь темень, наткнулся на стену и двинулся вдоль нее. Клетушка оказалась маленькой, где-то десять на десять шагов, не больше.
Колено Каллада задело какую-то миску, и плошка перевернулась, лишив дварфа воды, разлившейся по полу.
Он поискал другую миску, решив, что, где вода, там должна найтись и еда. Ничего.
А еще у него забрали топор.
Дварф забился в угол, прижавшись спиной к стене.
После жуткой гибели дю Бека вампир Скеллан шагнул вперед и чем-то саданул дварфа по черепу, окрасив мир в черное. Больше он ничего не помнил. Голова гудела, и каждый раз, когда он шевелился, желудок переворачивало и к горлу подступала волна тошноты. Каллад застонал, и эхо отозвалось погребальным плачем. Только твердость стены за спиной слегка подбадривала его.
— Каллад Страж Бури, ты дурак.
Слова дварфа не поколебали темноту. Даже ему они показались странными, далекими, словно приглушенными толстым слоем ваты. Однако это не умаляло их правдивости. Он сделал ошибку, решив, что живые защитят их от мертвых, но здешние жители и себя-то не собирались защищать.
Соратники прибыли в Дракенхоф с головами, набитыми россказнями и байками, собранными по деревням, и все они тревожили своим сходством: домохозяек, повитух, шулеров, солдат, фермеров, не важно, кого именно, любого, в ком брезжила хоть искра сверхъестественного, хватали и увозили в черный замок Дракенхоф. Сильванию и Империю разделяло не только расстояние. Многовековой гнет брал свое. Люди лишились всего, даже таких неотъемлемых составляющих личности, как чувство юмора и надежда. Каллад и дю Бек невольно жалели местных и всю дорогу убеждали себя, что бедные втоптанные в грязь крестьяне Сильвании встретят их с распростертыми объятиями, поднимутся против своего хозяина-тирана и свергнут владычество тварей раз и навсегда. Но развалинами города правила нужда. Живые шаркали по грязным улицам, точно мертвецы и проклятые. Глупо, наивно, опасно было превращать замок в икону зла, которое они преследовали и которое убило Лотара дю Бека.
Никто не радовался им, горожане сторонились своих несостоявшихся освободителей. Они перебегали через дорогу, только чтобы не столкнуться с чужаками, и бросали на них сердитые взгляды, словно боялись, что их увидят рядом с пришельцами, пусть даже посреди улицы. У их зловещего правителя были длинные руки.
И такое поведение было вполне оправданно — ведь в каждое изможденное лицо, встреченное ими на пути, врезалась жестокость графа-вампира.
— Вдвоем замки не штурмуют, — возразил сидящий за столом напротив дварфа дю Бек, едва Каллад вчерне изложил свой план.
Они прятались в какой-то заброшенной лачуге на краю города.
План. Это не было планом, не было даже наброском — скорее, уродливым, едва сформировавшимся братцем плана. Хитрость открывала двери, но после этого в идее зияла пустота.
— Ладно, допустим, штурмуют, только вот заканчивают плоховато.
— Да, но штурм нам ни к чему, нам просто нужно попасть внутрь. Не разрушать стены и не разносить башню по камешку. Просто убить. Помни, один наш уже у них.
— Ты и не собираешься выходить оттуда живым, да? — догадался дю Бек. — Это же самоубийство.
— Нет, не самоубийство, друг мой, а обмен, жизнь на жизнь. Прикончить монстра, уничтожившего мой народ, для меня достаточно.
— Все равно это самоубийство, если ты не планируешь выбраться оттуда, дварф, и ты знаешь это.
И вот он здесь, в непроглядной тьме камеры под замком Кровавого Графа, а его друг мертв.
Дварф отдал бы что угодно, лишь бы вернуться на несколько дней назад и изменить все. Перед его мысленным взором возникло лицо Алли. Мальчик потерял отца и даже не знает этого. Сколько еще дней и недель пройдет, прежде чем Алли дю Бек перестанет подбегать к окну при тарахтении повозки, стуке конских копыт, звуке шагов или приглушенных разговоров? Сколько месяцев потребуется пареньку, чтобы смириться с тем, что его отец никогда не вернется домой?
Одно дело — замышлять принести в жертву себя, эту цену он готов был заплатить за то, чтобы его народ был отомщен, и совсем другое — когда твой план приводит к смерти друга. Слишком много людей гибло вокруг него, добрых людей, людей, не заслуживших такой участи. В том числе и Лотар дю Бек. И это больно.
Темнота только усиливала его муки, ибо разум дварфа то и дело озаряли вспышки памяти, а в ушах вертелись обрывки разговоров и мертвые голоса.
Он полностью утратил чувство времени, его терзала жажда, и голод стискивал желудок.
И все же никто не шел.
Что если это пытка? Что если его кинули сюда, чтобы он снова и снова переживал свои поражения и боролся с призраками?
Во мраке Каллад увидел Невина Кантора, чародея, с отвращением разглядывающего брызги крови на своей одежде.
Если бы только изгнать живых было так же просто, как мертвых.
Так легко сдаться, отдаться тьме, позволить ей проглотить себя, но ярость пылала в сердце дварфа как никогда ярко.
Он будет жить, чтобы увидеть свой замысел воплощенным.
За ним пришли.
