Он видит только то, что излучает боль.
Для всего остального он слеп.
Он отвратительней Ангела. Он невыносим.
Я ждал другого, совсем другого.
Это не ритуал — это дерьмо какое-то.
Это не тот Бог! Или Он запутался в своих ипостасях? Его слова — пошлость и грязь. Его лик похож на жопу. Отвратительную, морщинистую жопу.
— Ты сам виноват, — говорит он.
И снова склоняется надо мной.
— У тебя нет иного бога, кроме меня. У тебя Бог один. И Он отрезает от тебя кусок за куском. Нельзя покинуть этот мир целым. Что-то от себя да оставишь в нём. Проверено… Я многих пытался возносить во плоти. Каждый раз такая хуйня получалась… Эх, да лучше не вспоминать! Ладно, лежи тихо и смотри внимательно. Демонстрация начинается!
— Двадцать литров девяносто восьмого, — сказал Ангел. — А кредитки берёте?
— Ты чё! — искреннее удивился парень в оранжевой куртке. — Куда нам с ними в глухомани этой! Это только в столице разве что, да в Питере. А нас — наличными только.
— Ну, наличными так наличными…
Ангел достал с заднего сиденья коричневую кожаную барсетку, открыл её и отсчитал несколько купюр.
— А масло сменить? Есть тут где?
— В техцентре можно, — косясь на деньги, ответил парень. — Правда, они только с утра работают. Но мастера, вроде, не ушли ещё. Так что договориться можно.
— Ну что ж, договоримся…
Ангел отдал деньги и, откинувшись на спинку кресла, включил магнитолу.
— Пять минут отдохнём.
Он нажал на кнопку и боковое стекло с тихим жужжанием поехало вверх.
Звуки снаружи перестали долетать до нас. Только тихо звучала музыка.
Аритмичный речитатив. Ударники и бас-гитара.
Неровный, прерывистый фон.
— Очень нужно масло менять? — спросил я. — Далеко ещё нам ехать?
— Почти приехали, — ответил Ангел. — Но машина ухода требует.
— Это же просто реквизит. Со своим телом ты не церемонишься…
— Тело легче изготовить, — сказал Ангел. — Полимерное покрытие с подогревом. Это даже не на небесах делается. Здесь, на земле. В наших мастерских. А машины мы отбираем. У грешников. Знаешь, сколько с ними возни?
— С грешниками?
— Ну да… Попробуй-ка у них отбери чего-нибудь. Сразу такой визг поднимают— не успокоишь. Плач и скрежет зубовный. А нам лишний шум ни к чему. Так что с реквизитом аккуратно надо обращаться, аккуратно…
— Слушай, — спросил я его, — а снял бы ты шкуру свою? На минуту только. Сможешь?
— Зачем?
— Интересно было бы всё-таки посмотреть на тебя. А то вдруг я в раю загнусь слишком быстро, так что и рассмотреть тебя не успею. А тут…
— А тут я загнусь, — ответил Ангел. — Мне без шкуры никак.
— А портишь её тогда зачем? — спросил я. — Зачем детали отрываешь? Тоже мне, аккуратист…
— А я хуй всегда отрываю, — признался Ангел. — А ну его… Болтается… Бывает — и гидравлика не отрегулирована. Тогда вообще ходить мешает. Слушай, это что такое?
— Где?
— Да у нас. Что за музыка?
Я прислушался.
— По моему, рэп.
— Очень на молитву похоже, — недовольно пробурчал Ангел. — Ещё бы хор певчих на заднем плане — и хоть вешайся. Надоело!
Он выключил магнитолу.
Парень в оранжевой куртке постучал по стеклу.
— Готово. Двадцать литров. Счёт получите. Там сумма внизу.
— Прямо Америка, бля, — сказал Ангел. — Техцентр где?
— Заправку вокруг объедете, — пояснил парень, — и справа белое здание. Перед ним стоянка. Сбоку заезд на эстакаду. Там же ворота. Да сами увидите.
— Понял, — сказал Ангел. — Ну, спасибо.
— А не за…
Ангел так резко тронулся с места, что окончания фразы я не услышал.
Он вёл машину неровно, резко дёргая руль. Словно успел уже позабыть свои же собственные слова об аккуратном обращении с реквизитом. Или, может, он решил, что в конце пути можно и без особого бережения относиться не только к временному своему телу («шкуре» сказал я… честное слово, это просто вырвалось спонтанно, невзначай, но с какой же готовностью принял он это название для своего телесного покрова; сочетание нарочитой грубости и пренебрежения, заложенное в этом слове, явно ему импонировало), но и к иному, более ценному своему реквизиту?
Или просто к тому моменту он уже расслабился и не ожидал каких-либо подвохов, неожиданных действий или неприятных вопросов с моей стороны? А, может, просто решил, что если и спрошу о чём-либо, ему неприятном, или попытаюсь сотворить нечто, в планы его не входящее, то любая подобная неожиданность будет быстро им пресечена.
Точнее сказать, не им…
Мы въехали на стоянку, по пути едва не задев зеркалом бокового вида край сетчатой ограды и остановились у металлических, массивных, наглухо закрытых ворот. От поднятой стремительным движением нашим волны спрессованного воздуха ограда дрожала мелко и жалобно дребезжала, словно наше неожиданное появление испугало её и она всё никак не могла успокоиться.
— Никого, — сказал Ангел. — И тихо…
— Обед же… Что тут, ложки должны стучать? — спросил я. — Они все внутри. Да и много ли тут народу может быть? Человека три-четыре.
— Тут два этажа, — заметил Ангел. — По крайней мере, если смотреть снаружи, то выглядит это здание двухэтажным… Или, может, оно ангарного типа? Думаешь, три-четыре? Не маловато людей для такого здания?
— Но само здание маленькое, — возразил я. — Если его вытянуть — и на один то этаж толком не хватит. Второй — скорей всего административный. Пара кабинетов и коридор. Внизу — мастерская. Яма, диагностика…
Тьфу ты! От слова «яма» у меня просто рот онемел. Как будто прикусил нечаянно какую-то гадость, да так, что и рот свело и выплюнуть её сразу невозможно.
Нет, это не в моих правилах, но… Я открыл дверцу и смачно сплюнул на асфальт.
— Надо же, — удивился Ангел, — какие мы слова умные знаем. А водить ты, случайно, не умеешь?
— Где уж нам, — ответил я. — Я и на «Мерседесе» то в первый раз в жизни покатался. И, полагаю, в последний…
— Ну и как? — спросил Ангел.
— Что — «как»?
— Как поездка?
— Если бы не в твоём обществе, — признался я, — то было бы неплохо.
— Мир несовершенен, — самокритично признался Ангел. — Оттого он и находится в движении.
— И ты — главное его несовершенство?
— Я — источник движения, — скромно признался Ангел. — Тебя не укачало по дороге? Вид у тебя…
