— Застрелить их всех, сволочей! Всех до одного!
Послали за Граубером, чтобы он передал приказ об этом массовом убийстве, а когда он неожиданно исчез, Гитлер, который теперь везде готов был видеть предательство, приказал исполнительному Хойглю из-под земли отыскать мерзавца. Когда же наконец, Граубера, доставили под конвоем и Хойгль начал докладывать о том, что он обнаружил Грегори привязанным к стулу на явочной квартире Граубера и его собирались пытать… с Гитлером случился очередной упадок сил, и Ева Браун настояла, чтобы его уложили в постель. Поддерживаемый верной подругой, Гитлер, едва волоча ноги, пошел в спальню, но, обернувшись, приказал лишить Граубера звания и посадить под арест до выяснения всех обстоятельств дела. Итак, экс-обергруппенфюрер теперь сидел в отдельной камере одного из внешних бункеров и ожидал решения своей участи.
Новости в бункер продолжали поступать безрадостные. Союзники быстро наступали на всех фронтах, русские снаряды уже падали в саду рейхсканцелярии. Но Гитлер все не оставлял надежды на то, что армия генерала Венка спасет его.
Вечером он получил самый страшный удар. Из Министерства пропаганды пришел Хайнц Лоренц с известием, только что переданным по Би-Би-Си о попытках Гиммлера вести переговоры о капитуляции через графа Бернадотта.
Когда торжествующий Борман принес Гитлеру это известие, фюрера охватила настоящая истерика. Как же так, его Генрих, которому он верил как никому другому, предал его. Это было немыслимо, но оспаривать справедливость утверждений англичан у него не было повода. Печаль сменилась приступом ярости. Гитлер бормотал проклятия, лицо его изменилось до неузнаваемости. Теперь он все понял: Штейнер был одним из людей Гиммлера и по приказу рейхсфюрера он не атаковал русские позиции, а ведь это могло спасти Берлин. Это был заранее спланированный заговор, нацеленный на уничтожение его — фюрера, честь и совесть нации. Он вспомнил о Граубере и приказал Мюллеру, шефу политической полиции, с пристрастием допросить его.
Хойгль потом рассказывал Грегори, что сначала Граубера, как водится, лупили стальными прутьями по икрам, пока он уже не мог держаться на ногах, затем вырывали ногти и подвергали стандартным в этом заведении процедурам. И вырвали у него признание о том, что он на протяжении долгого времени был в курсе переговоров Гиммлера с графом Бернадоттом, а потом даже придумал историю, чтобы его не пытали и дальше, что в обмен на обещание о сохранении ему жизни Гиммлер предложил передать труп Гитлера союзникам.
Получив доклад Мюллера о результатах проведенного расследования, Гитлер совсем распалился:
— Так эта толстая свинья все уже давно знала и, тем не менее, ничего мне не сообщила? Вывести его в сад и расстрелять немедленно!
Грегори уже настолько был безразличен к судьбе этого подонка, что когда узнал о вердикте фюрера, то даже не испытал никакого удовлетворения. Когда мимо него проволокли превращенного в слезливую развалину кровного врага, он не очень жалел, что ему не придется присутствовать при расстреле, потому что его пригласили на аудиенцию к фюреру.
Когда Грегори вошел, Гитлер сразу перешел к делу:
— Я сейчас предпринимаю необходимые шаги, чтобы подготовить свой уход из жизни. Ни одному вождю до меня не приходилось вытерпеть стольких измен и предательств от своих подданных. И все же со мной остались некоторые друзья, которые продемонстрировали мне свою лояльность, выразив свое желание покончить счеты с жизнью одновременно со мной. Вы, господин майор, появились рядом со мной слишком поздно, чтобы я по достоинству смог отметить ваши заслуги и верность почестями и наградами, которых вы, без сомнения, заслуживаете. Однако вы были в последние ужасные недели большой поддержкой для меня, и, мне кажется, я смогу вознаградить вас позднее. Я, разумеется, говорю о последующей нашей жизни на Марсе. И чтобы гарантировать, что вы будете рождены заново одновременно со мной, я подумал, что вы можете присоединиться к тем, кто уходит из этой жизни вместе со мной.
Грегори был поражен этим зловещим и богомерзким приглашением расстаться со всем ему дорогим и близким ради ублажения тщеславия этого маньяка. Он сбивчиво поблагодарил Гитлера за оказанную ему великую честь служить фюреру, лихорадочно придумывая выход из этого пикового положения. Он не мог отказаться участвовать в им же самим затеянной игре и лишь надеялся на то, что как-то избежит уготованной ему участи, если попросит фюрера показать всем им пример мужества и первому покончить с земной жизнью. Он произнес:
— Мой фюрер, я не ищу наград. Но величайшей для меня честью будет умереть с вами за компанию.
— Вот и хорошо! Вот и прекрасно! — обрадовался Гитлер. — Я от вас никакого другого ответа и не ждал. — Гитлер полез в карман и вынул капсулу с ядом и вложил ее в протянутую руку англичанина.
Было уже за полночь. Все окружающие заблаговременно заготовили прощальные письма к родным. И вдруг опять как бы очнувшийся от спячки фюрер объявил о своем намерении удостоить заслуженного титула и статуса свою многолетнюю и верную подругу. Он сказал, что хочет жениться на Еве Браун. Какой-то мелкий и никому неизвестный чиновник по имени Вальтер Вагнер, который, однако, был достаточно компетентен, чтобы провести церемонию гражданского бракосочетания, был с ловкостью фокусника раздобыт вездесущим Геббельсом, как кролик из цилиндра. Сама церемония проходила в узком пенале Картографической комнаты, а в качестве свидетелей выступали Борман и Геббельс. И вот после стольких лет морганатического сожительства Ева Браун стала официально фрау Гитлер.
Затем счастливая пара вышла в конференц-зал, всем пожали руки и приняли поздравления, после чего удалились в свои покои на утренний завтрак, за которым присутствовали лишь две личные секретарши Гитлера, два свидетеля и фрау Геббельс.
Грегори постарался сразу улизнуть. И нашел проспавшую добрую половину дня Эрику бодрствующей и поджидающей его. Они с Малаку, как и было решено, уже были полностью готовы к отъезду.
Как можно более деликатно он объяснил Эрике причину, по которой по-прежнему не может уехать. Рассказал об участи, которая постигла Граубера, о запоздалой женитьбе фюрера, о капсуле с ядом, отчего она сильно за него встревожилась, но он утешил ее, объяснив, что собирается вылить смертельное ее содержимое и заполнить водой, а потом, если придется глотать на людях, то изобразит предсмертные муки и поползет умирать в какое-нибудь безопасное место. Эрика с облегчением вздохнула.
— Да-да, ты, конечно, прав любимый. Тебе необходимо быть до конца. Но если я останусь здесь еще хотя бы на сутки, ты, возможно, уже не застанешь меня в живых. Русские снаряды и бомбы падают совсем близко, буквально каждую минуту. Крыши на доме уже почти не осталось, три снаряда упали прямо в садик. Но я тебя не собираюсь оставлять — не думай, пожалуйста.
— Послушай, дорогая, центр Берлина для русских — это главная их мишень. А город очень велик. У них не хватит пушек, чтобы вести такой же интенсивный огонь по его окраинам. Почему бы тебе вместе с Малаку не перебраться с санитарной машиной на виллу к Сабине? Дорогу туда он знает, и ты там будешь в большей безопасности.
