Они уже притерлись друг к другу во время подобных сеансов и легко вошли сейчас в роль, заранее, впрочем, их детально обсудив до мелочей, принимая во внимание ответственность момента и все досконально отрепетировав, уточнив, что Гитлеру можно говорить, а о чем лучше умолчать. Поскольку обязанности Малаку были необременительными, у него была масса свободного времени, основную часть которого он посвящал проверке и уточнению астрологических подсчетов, вчерне сделанных ими еще в Каринхолле, которые они подвергали корректировке в свете информации, ежедневно приносимой Грегори из бункера, о событиях и действующих лицах.
Несколько минут Малаку сидел с закрытыми глазами, затем начал бормотать сперва нечленораздельно, затем вполне понятно для людей, знавших турецкий язык. Голос его стал пронзительным и звонким, и тогда Грегори начал переводить. Это было несложно, поскольку Малаку говорил короткие фразы, время от времени делая длинные паузы.
Как они условились заранее, некоторые вещи, о которых он говорил, не имели никакого отношения к нынешним событиям, а давали возможность слушателю общаться с друзьями умершими, но скоро готовыми возродиться в своем новом воплощении. Гитлер не проявлял нетерпения, слушая очень внимательно.
Из сообщений, имевших для Гитлера непосредственный интерес, во время этого почти часового сеанса можно упомянуть следующее.
Через пять или семь дней армия Монтгомери пересечет Рейн и начнется отчаянная битва на западе, которая продлится несколько недель. Германские потери будут огромны, и Германия потеряет часть территории в пользу англичан и американцев. Однако на Северном фронте предстоит улучшение ситуации. Через несколько дней наступление русских будет остановлено, и, по крайней мере, три недели здесь будет относительно спокойно. Предстоящий же день ознаменуется для фюрера очень тяжелыми испытаниями. Он получит два известия. Одно из них — просьба наиболее уважаемого им полководца об освобождении его от командования армией, а другое — письмо от одного из столпов нацизма, в котором автор сообщит, что разуверился в победе, однако фюреру не стоит воспринимать это письмо слишком близко к сердцу, так как его автор останется верен ему до последнего момента. Выходило, что в недельный срок фюреру предстоит произвести серьезные перестановки в высшем армейском командовании, поскольку он решит избавиться от одного из своих генералов. И наконец, в середине апреля из неожиданного для него источника придет великое утешение за его испытания и поддержка в борьбе, но откуда будет эта неожиданная помощь, сказать пока трудно.
Грегори, для того чтобы завоевать доверие фюрера, старался предсказания сделать как можно более оптимистичными, затушевывая наиболее мрачные аспекты грядущего, а о некоторых из предсказаний Малаку не упомянул вовсе. При упоминании о грядущих двух сообщениях-известиях Гитлер было не удержался и пустился в монологи о повсеместном предательстве вокруг, но через десять минут стих и успокоился и, кажется, остался удовлетворен услышанным. Когда все закончилось, он обратился к Грегори:
— Господин Малаку несколько раз упоминал моих умерших знакомых и друзей, которым вскоре предстоит родиться в новом воплощении. Скажите, вы тоже верите в перевоплощение?
— Твердо верю, мой фюрер, — с готовностью откликнулся Грегори, что было правдой, поскольку он часто беседовал на эту тему с Эрикой и действительно верил в существование этого явления. И он не случайно посоветовал Малаку несколько раз в своих экскурсах подчеркнуть этот аспект. Не выпуская из поля зрения Бормана и следя за его реакцией на свои, слова, Грегори прибавил: — Для любого мыслящего человека, принимающего как должное возрождение своего «я» после смерти, что для меня лично представляется делом совершенно естественным, перевоплощение есть фундаментальная база логического существования природы вещей. И мудрецы и пророки всех религий и вероисповеданий считали перевоплощение направляющей силой движения всего сущего и руководствовались в своих поступках и учениях именно ею.
Гитлер кивнул:
— Несколько совершенно разных людей излагали мне эту же точку зрения, господин майор, и этот вопрос очень меня интересует. Надо нам будет как-нибудь побеседовать с вами на эту тему.
Фюрер пожал им руки, и они попрощались.
Когда они вышли в комнату для совещаний, Борман попросил Малаку выйти в коридор и спросил у Грегори:
— Вот вы упоминали о командарме, который попросит отставки. Я заметил, что вы запнулись и что-то утаили. Вы знаете, кто он. Поделитесь со мной.
И раньше в их оккультной практике случалось, что Малаку, повинуясь зову вдохновения, упоминал какие-то детали, о которых раньше сам не подозревал. Так случилось и на этот раз.
— Вы совершенно правы, — ответил он. — Речь идет о господине Гиммлере, но я счел нетактичным назвать его имя.
Борман просиял:
— И очень правильно сделали, что не назвали. Но вы в этом уверены?
Грегори пожал плечами:
— Почем мне знать. Я могу сказать точно только одно: все предсказания турка сбываются.
Геринг был, кажется, прав, когда говорил, что Борман хочет стать преемником Гитлера и в Гиммлере видит самого серьезного своего соперника и именно поэтому позаботился услать его подальше. Грегори это отлично понял.
На следующий день после полудня разразилась буря. Гудериан, начальник Генерального штаба, появился в ставке с письмом от Гиммлера, где тот просил освободить его от командования по состоянию здоровья. Было срочно созвано совещание, и все находившиеся в бункере слышали, как разворачивается генеральное сражение между фюрером и его генералом, с криками, воплями и прочими обычными аксессуарами.
Позднее Грегори узнал, что Гудериан бросил фюреру вызов, сказав, что Гиммлер в военном отношении полное ничтожество и так плохо зарекомендовал себя в качестве командующего армией, что он, Гудериан, заставил его написать прошение об отставке и теперь опять же настаивает, чтобы отставка эта была принята. Кейтель и Йодль, как всегда, считали, что мнение фюрера — самое верное, а Борман кричал, что это инсинуация, что-де налицо новая попытка ослабить влияние фюрера на армию. После многочасовой битвы Гитлер, практически обессилев, поднялся из-за стола и, пробурчав, что он «все обдумает и решит», ушел из комнаты, еле волоча ноги.
На следующий день Грегори узнал и о втором письме. Оно было от Альберта Шпеера. В письме автор говорил о своей убежденности в том, что ситуация Германии в войне совершенно безнадежна, что надо просить о мире, чтобы спасти германские города и максимум оставшихся действующими заводов, дабы иметь основу для возрождения германской промышленности. Письмо вызвало в фюрере новый приступ жалости к себе и злобу в адрес молодого министра, который воплотил его мечты в жизнь в виде великолепных зданий и прекрасных аутобанов.
Малаку и раньше предупреждал Грегори, что, по его мнению, Шпеер активно готовит заговор против Гитлера, и поэтому на сеансе они старались рассеять готовые сгуститься над ним тучи. Одно было ясно: это единственный приличный и честный человек во всей гитлеровской камарилье и отдать его на заклание было бы подло.
