Живи теперь без наслаждения. Без любви. Без страсти. Без чуда.
Живи и сохни. И засыхай. И томись. И вожделей. И никогда не насладись больше.
Боже! Неужели любовь… страсть… это наркотик?.. Это яд… и ее накормили ядом… и она теперь больше не сможет жить без него…
Князь… Князь… Где Князь… Где ее единственная любовь… Где ты!.. Спаси меня… умираю…
— Да, все верно, — барон сверкнул глазами в восточного волхва, одобряя его мастерство, — вы получили такую порцию наслаждения, мыслимого и немыслимого на земле, что вы болше не сможете жить без него, Мадлен. Мы проникли в вашу душу и… ну, как бы это выразиться посподручней… заколдовали ее, хоть вы и наверняка не верите в подобного сорта штучки. Я верю в них. Я. Сильнее наслажденья ничего нет на земле. Это вино. Это водка. Женщины быстро становятся алкоголичками. Помните картину — «Любительница абсента»?.. Так вот, Мадлен. Слушайте теперь внимательно. Вы — отныне — такая же любительница спиртного. Вы без глотка не сможете. Не выживете.
— Какого… спиртного?..
Она облизнула пересохшие, растрескавшиеся, искусанные в пылу видения губы. Что брешет брехун барон?! Она покосилась на корчащегося в кресле Куто. На него страшно было смотреть. Из прокушенной губы текла кровь. Лицо пошло красными пятнами. На брюках расплывалось мокрое пятно.
— Что вы сделали с нами?!
Барон, дымя неизменной сигарой, остановился напротив кровати, покровительственно посмотрел на распластанную перед ним Мадлен.
— О, уважаемая проститутка всего Пари. А может, и всея Эроп. Королева шлюх. Вы же не могли без наслажденья и раньше. А теперь не сможете без каждодневной конфетки. С одним условием.
— Что это за условие?!
Барон ссыпал пепел на ее обнаженный, светящийся сквозь лоскуты рваной парчи, живот. Попал пеплом в зрачок Третьего Глаза. А пусть не глядит. Пусть ослепнет хотя бы на миг. Не все ж ему видеть.
— Вы будете получать ваш шматок неземной страсти за… хм, небольшую услугу.
— Я и так работаю на вас! Что вам еще надо?!
— Вы работаете без огонька.
Мадлен, закусив губу, глядела на Черкасоффа.
Так вот куда ты влипла, девочка. Вот во что вляпалась. Ты и не ожидала такого поворота событий. Ты думала — барон… так… делец… политик… жулик… мешок с деньгами… скучающий франт… от скуки — заговорщик, но кто сейчас, когда мир трещит по швам, не играет в заговоры… Ты не знала, до какого края может дойти изощренный цинизм барона. Или это… месть?! За то, что ты тогда его мордой… об стол… что он стоял перед тобою, шлюхой, на коленях…
— Без огонька, без страсти… без огонечка, да!.. А мне надо, чтобы вы отдавались тому, что я от вас потребую, целиком. Вы ведь сейчас будто из-под палки пляшете! По принужденью. А я хочу, чтобы вы посвятили этому жизнь.
— Чтобы я продала душу Дьяволу.
— Лестное сравнение. Куто! Вы очнулись?.. Божественно. Вы слышите, как возмущается ваша подопечная? Посмотрим, как она зоговорит, когда не получит на завтрак того, что она видела в гипнотическом сне Шри Гхоша.
Мадлен дернулась, выгнулась на кровати, вцепилась зубами в холодно-полярное серебро наручников, пытаясь, в напрасном отчаянье, их сорвать.
Она подняла голову. Из-за спутанных золотых волос, налезающих ей на лоб, на щеки, она глядела на Черкасоффа горящими глазами, как взбесившаяся пантера, как хищный зверенок, пойманный в чащобе в капкан и не видящий спасенья ниоткуда. Зверь перегрызает лапу и уходит. Что может себе отгрызть она?! Разве прокусить жилу жизни, бьющуюся под тонкой кожей. И тогда пусть выйдет наружу кровь. Красная, не голубая. Простая, простецкая, народная, насущная. И она уснет. И Князю скажут; и Князь придет, примчится издалека, чтобы склониться над ней, взять ее на руки и унести от всех. Чтобы уйти вместе с ней.
Так он сказал ей тогда… когда они убежали с бала-маскарада. И он испачкал розовые шаровары раджи вездесущей и наглой грязью Пари.
— Вы уверены, барон, в том, что я так сильно буду хотеть того, что вы мне так настойчиво навязываете?..
— А разве вы сейчас этого не хотите? Разве вам не плохо сейчас?.. Не тоскливо?.. Разве вам не хочется…
Барон игриво наклонился к ее лицу.
—.. чтобы вас сейчас обняли мужские руки?.. Чтобы мужчина вошел в вас и завладел вами всецело?.. И надолго?.. Разве в вас не поселилась пустота и мука?..
Внимание, Мадлен. Это ход сапера по заминированному полю. Проверка на вшивость.
В ней пустота и мука. И тоска. И боль. И тяга. И желание. И огромное, неутолимое желание. И оно растет. Оно ширится. Оно захватывает пространство ее жизни. В полнеба. Величиною в небо. Уже нет места в ней и вне ее, не занятого этою великой и непобедимой тоской.
Что они сделали с ней?!
Она, ища мага глазами, оглянулась. Ага, вон он стоит близ венецианского зеркала. Скромно потупился. Мнет белую бородку. Косится на нее, и искры летят из его древних глаз. Это вранье, что тебя зовут Шри Гхош. Тебя зовут Каспар. И это ты показал мне будущее. Ты развернул передо мной свиток. Неужели ты не узнаешь меня?!
«Узнаю,» — сказали глаза волхва.
«Так спаси меня. Я недостойна этой пытки. Я и так хватила лишку горя».
«Молчи. Слушай пока, что внушает тебе барон. Я тоже слушаю, вместе с тобой. А потом гляди на меня.»
«Глядеть на тебя?.. И все?..»
«Увидишь. Ты будешь делать то, что буду делать я».
Разговор глаз длился считанные мгновенья. Щеки Мадлен заалели.
Кудесник упрятал лицо в ладони.
— Нет, не хочу. — Мадлен озорно, с вызовом вскинула златокудрую голову. — А если захочу, вас не спрошусь.
— Вы шутите!
Черкасофф впился глазами в мага. Тот воздел руки и возвел глаза, будто говоря: «Шутит и притворяется».
— Кто будет снабжать меня тем, что я жажду получить? Уж не вы ли?
Мадлен звонко рассмеялась. Черкасофф подошел к ней совсем близко, взял за подбородок, повернул лицо туда, сюда.
— Да, ничего не скажешь, хороша, — со вздохом произнес он. — Вас будет кормить неземными содроганьями наслажденья, продлевая вам жизнь, наш общий знакомый. — Барон кивнул на мага. — Он отныне будет вашим соглядатаем. Прежнего я увольняю. Он выполнил свою задачу. И от сна и до сна вы станете жить спокойно. Ну, не спокойно, конечно… просто — жить. Но я не договорил.
Он отпустил ее подбородок, отбросив ее голову, и она ударилась щекой о спинку кровати. Ореховое дерево. О, будь ты проклята, чужая, заемная роскошь.
Вытащил из нагрудного кармана неизменную сигару. Закурил.
По спальне разнесся аромат сандалового дерева. Маг раздул ноздри, вдыхая родной запах.
— От вашего дыма у меня кружится голова.
