Князь уложил жену на скамью, взял ее лицо в ладони.
— Что с тобой?.. Очнись!.. Повелеваю тебе…
Она молчала. Она была далеко.
Он понял это.
Махнул рукой, отгоняя детей.
— Тише… тише. Не мешайте. Видите, она дышит… Это не обморок… Это внезапный глубокий сон. От потрясения… от радости. Она слишком много пережила, чтобы сейчас быть такой счастливой. Она выстрадала меня… эту ночь… храм Рус на чужбине… батюшку… Отец Дмитрий, не надо брызгать водой ей в лицо!.. — Он отвел руку священника с церковной кружкой и веничком, коим батюшка побрызгивал прихожан на Крещение и Водосвятие. — Она проснется… а ей надо сейчас спать. Спать… Так захотел Бог. Моя жена хочет спать. — Он улыбнулся, погладил ее по волосам, отвел от щеки белый креп фаты. — Она будет спать и видеть сны. Я сам отнесу ее в кровать. Это будет наша брачная ночь.
Он поднял Мадлен на руки, как делал это много раз, и понес ее прочь из храма, где свершилось таинство соединения души с душой, хрустя по снегу — так морковь хрустит на зубах, — неотрывно глядя в ее спящее бледное лицо, улыбаясь, качая, как младенца в люльке. Да прилепится жена к мужу своему. Да будут плоть едина. Да будут они едина кровь и едина душа, едино бьющееся сердце. Да освятится все на земле их счастьем.
Когда он всходил с ней на крыльцо, она шевельнулась в его руках, застонала.
— Спи, спи, девочка моя, — прошептал он нежно. — Я буду стеречь твой сон. Пусть тебе не снится тяжелое. Пусть Ангелы слетят к тебе. А когда ты проснешься, мы с батюшкой уже сварганим тебе праздничный пирог и нальем стопочку чудесной наливки. Как у нас в Рус. И ты еще при жизни очутишься в Раю. На седьмом небе. Дети, вы Ангелы. И жена моя Ангел. Вы споете ей небесную песню, дети?..
Он вошел в избу и положил Мадлен на кровать.
Сел рядом с ней.
Стал глядеть в ее лицо.
Разлет бровей. Разрез глаз. Вырез ноздрей. Золотящаяся прядь на виске. Кудряшка на лбу. Тени от ресниц на щеках. Нательный крест на груди. Почему в родном человеке все дорого и мило? Где записано, какими письменами, что вот это — родное, вот этот — родной?!.. Гляди, Князь. Время нынче тяжелое. Ее завтра убьют. Да и тебя не пощадят. А сегодня ваше счастье никто не отнимет у вас.
Он сидел у постели, где она спала, до рассвета.
Батюшка давно разлил по рюмкам наливку; дети давным-давно видели десятый сон; встала раным-рано попадья, поставила тесто, разожгла печь, испекла хлебы, замесила квашню для нового пирога.
Отец Дмитрий уснул на стуле, за столом, подложив руки под голову, проспав заутреню. Дьякон Григорий напрасно расталкивал его за плечо. Попадья поставила на огонь лохань для стирки — день был будний. Зашуршали за стеной, завизжали и засмеялись дети, вставая. В белеющие окна била, как в стеклянный бубен, метель.
А он все сидел у кровати жены и глядел на нее.
Ряженые. Ряженые мужики. Вы странные ряженые. Я таких не видела никогда. И где это я видела, чтобы в июле шел снег? Вы вырядились забавно, мужики: в черные кожаные куртки, в робы из негнущейся «чертовой кожи», - а может, это и не кожа вовсе, а… Куртки хрустят. Куртки источают запах крокодила и Дьявола. Как пахнет Дьявол? Я не знаю. Наверно, вот так: страхом.
Аля, Руся, где вы?.. Держитесь за руки. Пришли ряженые мужики. Они пляшут вокруг нас. Водят хороводы. Скалятся, глумятся. У них в руках невсамделишные ружья. У них на лицах черные маски. У них фуражки надвинуты на глаза. У них дырки меж зубов. От них пахнет плохим вином и сивухой. И говорят они странно. Кричат нам:
— Именем ревкома!.. Комитет постановил!.. Живо пошевеливайтесь, отбросы!.. Товарищ, будь бдительным, не спускай с них глаз — удерут!.. Товарищ, веди их в подвал, там уже все приготовлено!..
Что приготовили нам в подвале ряженые? Святки в разгаре. Какие Святки, Лина, что ты врешь?!.. сейчас июль, июль на дворе… Зачем же, Отец, сыплет с диких небес белый снег, закрывая белой плащаницей тело любимой земли? Будем мы жить на земле, Отец?.. Будем?!..
— Эй, ряженые!.. Зачем один из вас несет в руках петуха!..
— А это для супа нам. Мы утрудимся казнить вас, последние Цари. И ты, Царский прихвостень, пащенок, что выпялилась?!.. смотри, смотри последними глазами. Недолго тебе уже ресницами-то хлопать.
— Аля, они шутят!.. Таточка, они ряженые, они шутят, не плачь…
— Идите, девочки, идите, не бойтесь, они не посмеют сделать нам ничего плохого, это же Святки, это просто ряженые такие; я сам велел им нарядиться в «чертову кожу», наваксить сапоги, натянуть на головы черные маски; а на самом деле они нас любят, ведь это наши родные люди, люди Рус, мои подданные… это мой народ, Линушка, это наш народ…
— У нас в Рус всегда вот такое странное веселье!..
— А где Гри-Гри?.. где он сейчас, Стася?.. я не верю, что его убили…
— Да, не верь, Леличка, он тоже переоделся в чужое платье, прикинулся чудиком, бродяжкой… попрошайкой… и ушел странником на Восток… как в свое время Царь Александр… вот мы спустимся в подвал, а он вдруг там сидит!.. то-то смеху будет, то-то веселья!.. Ведь он, Гри-Гри, может все… он колдун… это он наслал снег в июле, я уверена…
— Шевелитесь, отродья!.. Перебирайте ножками!..
— О, не тыкайте меня штыком, господин ряженый, хоть это и Святки, но друг другу нельзя делать больно…
— Потрепли у меня языком, чертова дочь!.. Отольется сейчас тебе вся кровь, что на своем веку пролили из народа Цари…
Мы спускаемся в подвал по узкой, грязной, темной лестнице. Ничего не видно под ногами. Мы ощупью находим ступени. Внезапно я все понимаю. Это не ряженые. Это все на самом деле. А Стася и Руся не понимают. И Леша тоже. Он такой просветленный, будто с иконы. Глядит светло. Ротик только печальный. Он уже натерпелся в маленькой жизни, Леша. Аля родила его больным; он не держит кровь в себе, и она льется у него из кожи наружу и разливается под кожей по телу. А эти… ряженые… Дьяволы… говорят о крови народа. А кровь одного несчастного мальчика сколько весит на ваших весах?!.. мальчика, за плечами которого, как крылья, — века, Кремли, Цари, величие Рус…
— Топайте!
Дверь. Вот она, дверь.
Первый ряженый, в кепке, с черной бородой, открывает дверь пинком.
— Входите! Живо!
Мы входим и оглядываемся. Тесная комнатенка, невзрачная. Низкий потолок. Он сейчас надвинется на нас, раздавит. По потолку змеятся трещины. Со стен осыпается штукатурка. Лампа на витом шнуре не горит — взмигивает, трясется, сыплет опилки гнилого света. Пусто. В комнате пустота. Плохо крашенные полы. Половицы под нашими ногами жалобно скрипят. Стонут. Это стонут сонмы замученных Царями Рус за долгие века. Это стонут сами Цари — убитые, казненные, кричавшие на дыбах, утопленные в подземных реках, заточенные в темницы, задушенные подушками и шарфами, взорванные на самодельных минах. Это стонет народ Рус, все мы, и казнящие и казнимые, и подъявшие меч друг на друга, и молящиеся друг за друга в темных приделах Чужбин. Иди по одной половице, Отец. И она запоет.
