— Шалите, — процедила она беззубо, поглаживая попугая по синей головке. — В коридоре слышно. Веселитесь!
— Так Дом-то Веселый, — попробовала неудачно пошутить Риффи и сникла.
Мадам обернулась к открытой двери и щелкнула пальцами.
— Входи! Она еще тут!
Мадлен напряглась, вытянулась струной, стоя у стола в короткой, пышным колоколом, юбке. Вошедший, мрачный небритый парень, высокий и худой, в потрепанной кожаной куртке — из-под воротника куртки выбивался ворот давно не стиранной рубахи — бычьим глазом уставился на Мадлен, на ее длинные голые ноги, вызывающе торчащие из-под короткой юбки.
Потом он поднял глаза и посмотрел в ее лицо.
Она прижала руку ко рту.
Мадам проскрипела:
— Начинайте! Я заплатила вам! Снимок должен быть такой, — она повела сморщенной обезьяньей лапкой с вцепившимся в палец синим попугаем вокруг себя, — Мадлен, обнаженная, лежит на подушках… здесь достаточно подушек?.. а то я велю притащить из других будуаров… на шее у нее черная бархотка, это символ нашего Дома… вы обратили внимание, у нас все девушки с бархотками?.. в прическе черный бантик, вот здесь… это тоже моя эмблема… и руку она держит вот так, вы понимаете, закрывая причинное место… — мадам положила морщинистую ручку себе на живот и кокетливо завела глазки, — когда снимок будет готов, вы накладываете коллаж… внизу идет надпись, таким сказочным, средневековым шрифтом Эроп: «ВЕСЕЛЫЙ ДОМ. МАДАМ ЛУ»..
— Спит на полу, — бессознательно докончила Кази и испуганно присела, скрывшись за плечами подруг.
Мадам не услышала издевательской цитаты.
— Вы поняли?.. За работу! Она скоро отъезжает. Мне нужна ее фигура. Ее глаза. Ее тело. Она сама. Она великолепный товар. Я теряю лучшую девушку Дома. — Старуха сожалеюще прицокнула языком. Попугай щелкнул клювом, повторив звук. — Я хочу ее увековечить для своей вывески! Для рекламы! Для будущих гостей! Для славы! Для вечности!.. Вечности!..
Она забрызгала слюной. Глаза ее восторженно засверкали, совиные веки мигнули.
Попугай крякнул: «Для вечности!..»
— Начинай! — махнула мадам рукой, как укротитель в цирке.
Девушки ринулись вон из будуара. Мадам важно удалилась, неся попугая на вытянутом пальце. Небритый парень подошел к Мадлен и тяжело бросил:
— Раздевайся.
Она, не отрывая от него взгляда, стала стаскивать с себя одежду, не глядя швырять куда попало — под ноги, на кресла, на подоконник.
Вот она голая перед ним.
Он взбил подушки, набросал их беспорядочно, пухло по кровати.
— Ложись, Мадлен, — так же тяжело, чугунно произнес он. — А ты совсем не изменилась. Она легла, не снимая комнатных туфелек. На ее щиколотке блестел ножной браслет — перисцелида.
— Твои алмазы и жемчуга искусственные?
— Настоящие, Лурд. Я не люблю заемного. У одной моей подруги была история с ожерельем. Она взяла напрокат у соседки, чтобы блеснуть на балу, и потеряла его в сутолоке. Потом всю жизнь выплачивала долг, надрываясь, горбясь, еженощно рыдая. А ожерелье-то было поддельное.
— Клади руку сюда. Так велела мадам.
Он бесцеремонно взял ее руку и положил на перевивы золотого руна между крепко сжатых длинных ног.
— Растопырь пальцы, будто ласкаешь себя.
— Лурд!
— Делай, что велю.
Они были одни. Мадлен подчинилась. Отойдя, он приставил руку, сложенную трубочкой, к прищуренному глазу и поизучал ее лежащую в подушках фигуру.
— Недурно. Погоди, я внесу камеру и софиты.
Он втащил в будуар нескладную, старинную камеру на трех отполированных временем деревянных ногах штатива, два софита; к лампам были прикреплены белые зонты, для усиления света. Фотограф включил лампы, они загорелись ярко, причиняя боль глазам. Поковырялся в черном ящике камеры. Выдвинул объектив.
— Мадлен, — голос его был хрипл, безумен. — Ты все такая же. Если ты узнала меня, то и я…
— А ты очень сдал, — спокойно сказала Мадлен. Внутри нее все дрожало. Она, бесстрашная девка, боялась его. Через час за ней заедет барон. Дьявол его послал, Лурда. Кто бы мог подумать. Фотограф. Чудный заработок. Слоняется по борделям, по притонам. Приличные люди ему заказы не заказывают. Слишком пропитая рожа. Бриться по утрам не помешало бы ему.
— Я еще возьму свое. — Он криво, одним углом рта, осклабился, показав желтые, гнилые зубы. — Я еще наверстаю. С твоей помощью, Мадлен.
Она вспомнила его сутенерство и содрогулась. Барон не даст ее в обиду. До чего беспомощна женщина в мире, где все продается и покупается. И тело. И душа. И жизнь.
— Ты не выжмешь из меня сейчас ни гроша. Я рву с прошлой жизнью. Начинаю новую. Я уезжаю отсюда. Ты же знаешь. Что ты лезешь?
— Я знаю про тебя многое. Если не все. Потому я сюда и приперся. Я тебя вычислил. Узнал, где ты. От меня не скроешься. Мне нужна не столько ты, сколько твои любовники. Где живет твой граф?
— Какой граф?..
— Не прикидывайся дурочкой. Граф Анжуйский. Куто, как ты его зовешь, стерва, — Лурд снова осклабился и сплюнул на пол. — Я выцыганю из него монеты. Он любит тебя. Я пригрожу ему. Я скажу: если ты не дашь мне две тысячи монет, я убью ее.
Лицо у него побагровело. Мадлен шевельнулась на подушках.
— Лежи! — страшно крикнул он.
Надо лежать. Надо лежать обнаженной и мерзнуть. Представим, что я в мастерской художника. О, где мой горбун? Конца не было его благородству и чуткости. Лурд. Чудовище. С ним она спала на сеновале в придорожном доме, вцепилась в него, чтоб он увез ее с собой в Пари. Значит, пришел час расплаты. Сейчас он сфотографирует ее. Якобы для мадам. Ну, конечно, и для мадам тоже. У него останутся негативы. Он припрячет их. При случае он может напечатать их и тыкать в нос кому ни попадя. Всем, с кем она в Веселом Доме… Она похолодела. С него станет узнать адреса. За ним не заржавеет явиться к ним. К каждому. Сунуть в морду фото. Осклабиться, как сейчас. Потребовать выкуп. «Или я ее убью». Те люди, с кем она была в постели… кому будет ее не жаль? Если он не получит денег, он убьет ее. Это написано у него на лице. Между бровей. Говорят китайцы, что у тигра между бровей написан на шерсти Божьим рисунком — черной тушью на рыжем — иероглиф: «ГОСПОДИН». Что написано у Лурда? Она слишком хорошо знает его. Он был ее господин. Он способен на все. Он дошел до последней черты. Разве ты не видишь, Мадлен. Он голоден. Небрит. Он сходит с ума. Ему нужны монеты. Много монет. Он гибнет. Он на улице. А ты в теплом Доме. И переселяешься снова в теплый Дом — столь же продажный, лишь стены другие, в коврах и картинах. Чем ты можешь ему помочь?
— Чем я могу помочь тебе, Лурд?
— А, стерва. Поняла. Мягенькой прикинулась. Ты тоже жесткая. Я знаю. Расчетливая. Ты делаешь свою судьбу. Ты пробиваешься. Из грязи в князи, да?! Я знаю тебя как облупленную. Мне от тебя нужно…
