Не ври!
Я не вру.
Если не врешь — прекрасно.
А ты?!
Тишина заклеивает липким пластырем рты. Тишина лезет в уши назойливо, неотвязно.
Я? У меня было сто мужиков, Хайдер. А может, тысяча. Я не считала. Можешь гордиться. Я этого никому не говорила. — Тишина, пауза, задыханье. — Я люблю тебя.
* * *
Когда этот грязный пьяница подвел Дарью к скамейке, Ангелина поразилась ее оригинальной, отнюдь не трущобной, не простецкой красоте. В девушке светилась, как огонь в старинной лампе, странная тайна — то ли Восток печально мерцал в узких глазах, глядящих прямо перед собой остановившимся, навек холодным взглядом, то ли она все-таки немного видела, чувствовала свет — и все ее лицо тянулось к этой крохе света, туда, ввысь, за ней, — и эта длинная лебединая шея, эти ножки, привстающие на цыпочки, будто стоящие на пуантах… Девочка не проста, решила Ангелина. В девочке — как пламя в светильнике — тайна. Какая? Неужели она, психолог и гипнотизер с огромным стажем, ее не разгадает?
На миг она подумала: неслучайно привел эту слепышку сюда Нострадамий. Пьяница — абсолютный юродивый, он не понимает, что от слепоты не вылечивают. Слепые глаза можно оперировать, и то не всегда операция бывает с удачным исходом. Она не хирург-офтальмолог. Но дело не в этом. Она чувствует — вовсе не в этом.
Так, так. — Ангелина постаралась придать своему голосу как можно более доверительные, ласковые интонации, чтобы девочка сразу расположилась к ней. — Вас зовут…
Дарья. — Она ответила сразу, необычно низким голосом, будто бы актерски поставленным. Нежно, тонко улыбнулась. И сразу слепое лицо преобразилось. Нострадамий топтался рядом. Вскидывал головенку, как петух, глядел в небо. С неба лились солнечные лучи. Весна брала свои права властно, с ходу, врываясь в Москву дико и оголтело. Начались процессы над главарями скинхедов, которых удалось отловить в Хрустальную ночь. Искали предводителей помощнее. Не нападали на след. Конспирация в организации была разработана будь здоров. Газеты пестрели заголовками и шапками: «СЕНСАЦИЯ: НАЙДЕН ТОТ, КТО ДИРИЖИРУЕТ СИМФОНИЕЙ СКИНОВ», «ЗАДЕРЖАН ПРЕДВОДИТЕЛЬ ЧЕРНОРУБАШЕЧНИКОВ», «В МАЛЕНЬКОМ ЮЖНОМ ГОРОДКЕ ЗАДЕРЖАН НОВЫЙ ФЮРЕР…» Все это были обыкновенные газетные «утки». До Хайдера им было палкой не добросить. Хайдер беспрепятственно разгуливал по Москве, не собирался делать ноги ни в какой южный и ни в какой северный заштатный городишко, чтобы спасти свою драгоценную шкуру. Хайдер чувствовал себя надежно защищенным.
Ангелина сощурилась на солнце. Поглядела сверху вниз, с высоты своего роста, на двух странных людей, с которыми свела ее озорница жизнь: на городского сумасшедшего и на слепую с голосом Медеи.
Так, дорогие мои. Что же мне с вами делать? Вот что. Едем ко мне. Дарья, я беру вас к себе домой. Моя машина за углом. Я вас сама поведу. — Ангелина крепко взяла ее за локоть и почувствовала, как девушка вся вздрогнула. — А ты, — обернулась она к юродивому, — проваливай! На тебе, выпей…
И она с изумлением глядела, как юродивый кидает на мокрый от подталого снега асфальт протянутые ею деньги. Ее доллары!
Нет. Я поеду с вами, дамочка. С ней, — пьяница кивнул на Дарью. — Я ее одну не оставлю. Она ж беззащитная. Она все с тем парнем бритым ходила, с уродцем. А потом уродец исчез… сгинул. Может, его тоже отловили, как всех бритых тогда, после Ночи Убийств?!.. и она одна осталась, бродит… Без палочки ходит, как-то все наощупь чувствует… Все ощущает собой, телом… И я — ее — не оставлю… Не оставлю. Я с вами еду!
Вот нахал! — Ангелина, держа Дарью за локоть, поглядела на Нострадамия чуть внимательней. — Будь по-твоему. Садись в машину. Только не воняй. Если от тебя будет вонять — вышвырну тебя прямо с балкона. Деньги подбери! Купишь своей Дарье колготки! Или нового уродца! На одну ночь! Ха-ха!
Все втроем они пробежали к ее «форду», стоявшему у Манежа, за углом. Ангелина пробормотала себе под нос: забавные типажи, и он и она, он — психотип мирного параноика, она… Судя по всему, Дарья — артистическая натура, сильно покалеченная людьми и жизнью. Ей основательно, хорошими острыми ножами, изрезали душу. У нее душа вся в шрамах, это чувствуется. Однако какая скрытая энергетическая потенция! Просто сгусток энергетики. Если ее высвободить, направить в нужное русло…
«Любопытный человеческий материал, любопытный», - шептали красивые, розово-перламутровые губы, пока цепкие красивые гладкие руки вели машину, крутили руль, пока надменные кошачьи глаза цепко хватали дорогу, ловили огни светофоров. Дарья сидела тихо, как мышь, рядом с ней. Пьяница возился сзади, вздыхал.
Сядь вот сюда, в кресло. Да-да, вот так. Откуда ты родом? Ты калмычка? Татарка?
Я бурятка.
О, почти монголка. Из знатного рода?
Мой отец был ламой.
Как романтично! А мать?
Моя мать была самой богатой женщиной Улан-Удэ. Никто об этом не знал. Она застрелила моего отца. И режиссера Антона Михайлова, у которого я училась. И еще многих людей.
О!
Ангелина переступила с каблука на носок. Полезла в бар, вынула бутылку кофейного ирландского ликера. Девочки любят сладкое. Она внимательней всмотрелась в ее лицо. Ну да, да! Как она раньше не догадалась! Ведь это же то самое лицо… ее, девчонки, сыгравшей китайскую принцессу Ли Вэй в нашумевшем михайловском фильме «Унгерн»! Она… как ее?.. ах, да: Дарима Улзытуева! Михайлов всюду появлялся с ней… кажется, она сама видела их обоих на какой-то сногсшибательной тусовке… все шушукались: глядите, вот пошел великий Михайлов со своей новой пассией, косорожей монголкой… старый до молодого охоч!.. не обижайте девочку, она и вправду талантлива…
Так, так. Дарима Улзытуева. Дарима, ставшая Дарьей. Ослепшая Дарима. Что ж, вот и один ларец приоткрылся. Что-то в другом? Не зря, нет, не зря она сюда, к себе домой, приволокла и девчонку, и ее бомжа.
Когда похоронили Михайлова, его отец выгнал меня с его дачи, где мы жили. — Голос Дарьи был тих и ровен, будто бы она рассказывала сказку на ночь. — Я оказалась в подпольном борделе. Не хочу вспоминать. Зачем я вам это рассказываю? Можно, я пощупаю ваше лицо?
Можно. — Ангелина подошла к ней, всунула рюмку с ликером в ее тонкие смуглые пальцы. — Осторожней, Дарья, здесь ликер. Его надо сразу выпить. — Она присела перед креслом, где сидела Дарья, на корточки. — Щупай. Пальцы — это сейчас твои глаза.
Ангелина закрыла глаза, когда чужие пальцы тонко, нежно, очень осторожно, медленно, потом все быстрее и быстрее стали ходить по ее щекам, векам, бровям; ощупали губы; тайной лаской чуть коснулись висков; снова упали вниз, к губам, и, когда вновь легли на приоткрывшийся рот, Ангелина не удержалась, повернула голову, захватила губами палец Дарьи. И прикусила зубами — не больно, чуть-чуть. Дарья вздрогнула. Отняла руку.
Не бойся, я не сделаю тебе плохого. — Ее странно волновала эта слепая девочка. Она сказала, что работала в доме терпимости. Или это ее фантазии? У слепых часто бывает много фантазий. Она мнят себя теми, кем хотят себя видеть в своих снах. — Ну как я тебе? Посмотрела мое лицо?
