Но я не знал, что я наделал.
Тем временем Мириам так крепко прижималась ко мне, что становилось все тяжелее дышать. Тут из люка, из которого к нам под ночное небо вылезла Мария, вылезли остальные персонажи. Элен в ее элегантном костюме, Юдифь в ее просвечивающем летнем платье, Стефан, который непонимающе мотал головой, подходя к Элен, и Эд, которому не мешала с ненавистью улыбаться даже зияющая рана на горле.
— Предатель? — сказали они все хором, и все они говорили звонкими детскими голосами, как и Мария, и все это вместе звучало в ночи как звон колокольчиков, чистый, ясный, но чудовищный. Я попытался отступить на шаг, но крепостной зубец сзади не позволил мне отступить ни на миллиметр.
— Одному придется уйти, — звук детского голоса Марии снова изменился. Из него исчезли упрек и отвращение, и даже ненависть уступила место смертельной решимости. Она медленно подняла свою правую руку, в которой вдруг оказался элегантный, хромированный револьвер, и направила его на Мириам.
Я затаил дыхание, и горький укол пронзил мое сердце. На какое-то короткое мгновение оно тоже замерло, но когда оно снова забилось, это причинило мне боль. Я почувствовал, как Мириам ослабила своя пальцы. Она посмотрела на меня своими несказанно грустными, темными глазами, и я с отчаянием заметил, что ее мучительное физическое напряжение, которое владело все это время и которое ощущал даже я, вдруг отступило, и на его место пришло граничащее с покорностью уныние.
— Они убьют тебя, — прошептала Мириам. У нее был голос как у ангела во плоти, он прозвучал как отрывок из трагической, берущей за душу классической симфонии. — Меня ты уже не спасешь. Но я могу спасти твою жизнь.
Она медленно отстранилась от меня и не спеша, какими-то театральными движениями поднялась на высокие зубья стены. Она быстро оказалась на такой высоте, что это было уже опасно, а я почему-то ничего не мог предпринять. Вдруг мои руки и ноги онемели, как будто их сковали кандалы — на них были завязаны невидимые нити, которые тянулись ввысь, в ночное небо, и терялись где-то вдали. И те пятеро, которые вместе со мной находились на высокой площадке башни, тоже были подвешены за такие же нити, как марионетки, которые должны были плясать, как в заранее написанном сценарии. И только Мириам была свободна, во всяком случае, так казалось.
Я в отчаянии посмотрел на Марию. Вдруг оказалось, что она не держит никакого пистолета, а в руках у нее нити от еще одной марионетки, такой же, как и все мы, руководимые какой-то демонической рукой из непостижимой черной бездны ночного беззвездного неба, на которое проливала бледный, серебристый свет лишь одинокая луна. Только на марионетке Марии было надето бордовое платье, и у нее были длинные шелковистые, черные как смоль волосы и большие темные глаза. Она выглядела, точно как Мириам!
— Танцуй! — холодно произнесла Мария, дергая за нити маленькой деревянной куклы, при этом ее собственными движениями руководил невидимый хозяин, дергающий за тончайшие нити, крепко завязанные у нее на запястьях и лодыжках. Поэтому ее движения выглядели порывистыми и искусственными, точь-в-точь такими же, как и движения маленькой куклы в ее руках.
Каким-то жутким, таинственным образом черноволосая девочка на зубьях крепостной башни повторяла каждое движение куклы, которой руководила Мария, и казалось, что они танцуют какую-то совместную хореографическую композицию. Только та Мириам, которая состояла из плоти и крови, танцевала на крошечной площадке, не более четверти квадратного метра на более чем стометровой высоте, и это казалось мне дьявольским представлением на огромной высоте над крепостным двором, это был танец со смертью, а в это время ее миниатюрная деревянная копия двигалась на безопасной плоскости каменной крепостной площадки. Где-то там, во мраке ночи, высоко в небе над нами дьявольский ди-джей поставил мелодию «Лили Марлен», положил свои пальцы на черный виниловый диск, который все повторял и повторял одну и ту же строчку: «И мы свидимся снова… И мы свидимся снова…»
Шаги Мириам под музыку становились все смелее и смелее, все точнее попадали в такт музыке, так как Мария соизмеряла свои движения нитями с льющейся с далеких небес мелодией. Но в то время как глаза журналистки не выражали ничего, кроме чистой решимости, лицо Мириам было искривлено неподвижной маской с широко раскрытыми, мечтательными глазами и неподвижной улыбкой, как будто она была вынуждена не только вести себя так, как марионетка в руках Марии, но и была на прямом пути к тому, чтобы превратиться в безвольную деревянную куклу. С застывшей улыбкой она выделывала пируэты, подпрыгивала на крошечной каменной площадке, наклонялась вперед и назад, рискуя свалиться, но потом снова выпрямлялась. Вдруг она застыла как вкопанная, как только Мария туго натянула нити своей марионетки, наклонилась к ней и, взяв ее свободной рукой за спинку, наклонила фигурку вперед. Это выглядело жестоко. Мириам на зубьях отрывисто, но очень низко наклонилась, так что, казалось, мы вот-вот услышим щелчок, с которым ломается ее позвоночник.
— Представление окончено, — произнес Эд, вдруг заговоривший голосом взрослого человека. Кровь, которая струилась из его зияющей от затылка до гортани раны, при этом противно забулькала, и он безобразно, противно ухмыльнулся мне.
Черноволосая девочка развела руки в стороны, как прыгунья в воду, которая собралась сделать отважное сальто с вышки. И мы свидимся снова — ди-джей на небесах снова поставил эту фразу из песни, повторил ее еще раз, и еще… «И мы свидимся снова…»
Мириам спиной сорвалась со стены. Я закричал.
Вдруг я увидел прямо перед собой расплывчатое лицо Юдифи. На своих щеках я чувствовал ее руки, они наполняли теплом мою влажную, холодную кожу.
— Приди в себя, — услышал я, как она умоляет меня. — Пожалуйста, Франк, приди в себя!
Я хотел ответить, успокоить ее, но у меня все еще колотилось сердце как после марафонского бега, а шершавый налет на моем языке мешал мне говорить. Это был уже не сон, с трудом осознавал я, хотя в моих ушах все еще раздавалась песенка из «Лили Марлен», да так отчетливо, что в первый момент я не был уверен, не поставил ли кто-то и в самом деле пластинку, чтобы послушать старый шлягер.
В поле моего зрения появилась Элен, подошла к Юдифи, сунула ей в руку кинжал Наполы и сказала:
— Присмотри за толстым. А я осмотрю Франка.
Докторша подняла фонарик, который она снова взяла себе, посветила мне прямо в лицо, и сверкающий свет острыми кинжалами пронзил мне глаза и вонзился в мозг. Я вскрикнул от боли и ужаса, инстинктивно поднял обе руки к глазам, чтобы защититься от света, но боль, которую снова пробудил этот резкий свет, осталась.
— Что с ним? — услышал я озабоченный вопрос Юдифи. В этот момент я не мог ее видеть, потому что у меня перед глазами плясали пестрые точки, они, сверкая лучиками, как звездочки, составляли целый хоровод.
— Он так ударился о каменную плиту, что вполне мог получить сотрясение мозга, — деловито ответила ей докторша, отодвинув одну из моих рук с такой силой, которой я не ожидал, или мне так только показалось, потому что я сам был слишком слаб и измучен.
