И я смеюсь от радости.
И над нами вдруг — порх! порх! крылья! Голуби, два, три голубя взвились! Да красавцы, белые, с коричнево-розовыми подкрыльями! Задели ветки, иней на наши головы осыпался! Как серебряная манка! Мука небесная! Кто это голубей тогда пустил, в рукаве их, что ли, пацан какой принес, или мужик наш васильский, не знаю… сами они, может, где сидели, а потом вдруг — прысь!.. – и в небеса…
Старухи зашушукались вокруг:
- Дух Святой, Дух Святой… вишь, какое благолепие-то…
И вижу я опять, будто глаза закрыты, но на самом деле открыты мои.
Нагой человек, голый, маслено блестит кожа, смуглый, как с лета загар-то на нем сохранился, на морозе только тускло-розово, как керосиновые лампы, горят его щеки, мощные пластины груди, яблоки плеч и колен, ну, не целиком голый, а в такой повязке на животе белой, идет по снегу медленно, медленно… и вот подходит к Ключу. Вода Ключа бормочет, булькает, с ума от радости сходя, у него под ногами, у голых стоп. И человек этот, на морозе голый, ну, сумасшедший совсем, хоть бы шубенку на голые плечи накинул, бедняга! – осторожно становится на колени, на обледенелые камни, подставляет под струю Ключа сложенные лодочкой руки — набирает воду в пригоршню — поднимает руки над головой, как живую чашу — и выливает на голову себе. Вода льется по его волосам, лицу, плечам, груди, животу, по спине его льется. Он снова подставляет пригоршню под биение Ключа.
Поднимается с колен. Встает с этой водой в руках своих, как в живом ковше.
И — взмах рук — как взмах голубиных крыльев — и вода летит — брызги ее летят — на руки, на головы, в лица, в ладони, на шубы и шапки, в морозный круглый блин Солнца!
Человек смеется белозубо. Зубы его на смуглом лице чисто-белые, как полоска снега. В длинных, как лодки, глазах плещется чистая, великая радость.
Нет предела этой небесной радости. Нет у нее дна и границ.
Это не глаза человеческие. Это два огня. Два источника света.
Свет исходит из его глаз, лучи ударяют в людей, что стоят у Ключа, обводят их всех, будто обнимают.
И я понимаю — это Господь Исус Христос.
И тут бабушки, за спиною отца Серафима, опять тоненько, визгливо и смешно, как девочки в школе на утреннике, запели, вразнобой грянули беззубенькими шепелявыми ротиками:
- Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся!
И губы мои раскрылись и сами спросили:
- Батюшка, а как эта щеточка твоя называется?..
И он засмеялся беззвучно, хорошо так, и зубы заблестели от отсветов солнечного снега, сверкнула улыбка, как сабля, над сугробами, и тихо, очень тихо, дыханьем одним, сказал мне:
- Кропило.
И рядом тот же грубый голос режет мороз вокруг меня, как ветхую веревку:
– Ну полоумная, дык конешно. И мать ейную за полоумство убили. Ржет, лошадь!
Я хочу обернуться и посмотреть, кто это.
Голова моя тяжелая, как бутыль с водой. Шея не гнется.
Где нагой мой Господь, оросивший святой водой свой народ?
Отец Серафим встал у Ключа со второй, тяжелой бутылью в руках, выпрямился гордо и жестко, как на военном параде, и строго сказал мне:
– Не смотри на зло. Смотри всегда туда, где свет.
И широко, радостно перекрестил меня.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ЮГО-ВОСТОЧНАЯ СТЕНА ХРАМА. БЛАГОВЕЩЕНИЕ
Ровные ряды красных сосновых стволов. Краснолесье. Корабельные сосны. Они качаются и гулко шумят. Ветер сильный, свежий налетает с севера и качает, раскачивает их. Так раскачивает корабль в северном море, мачты гнет. И моряки молятся Богу, чтобы – не потонуть.
Рядом с бором – березняк. Белые стволы берез против чистого, алмазного снега видятся грязно-розовыми, серо-перламутровыми. Очень тонкие стволы; тоньше тальи юной девочки. Березы ниже сосен ростом, и ветер не досягает до них; они стоят спокойно.
Снега. Лесные поляны заснеженные. Белые, как расстеленные среди сосен и берез чисто выстиранные белые платы. Солнце ровно и мощно освещает зимний лес.
На опушке леса, на пне сидит Богородица. Тусклая медь нимба над Ея головой горит углем, вынутым из печи. Она сидит и прядет на старой болгарской прялке-крестовине овечью шерсть.
Богородица одета в темно-синий сарафан. Крупные пуговицы на сарафане в виде ромашек: сердцевина янтарная, перламутровые лепестки. Она прядет желтую шерсть, и наматываются на крестовину теплые шерстяные витки.
Со стороны краснолесья, от гудящих сосен к Ней по снегу медленно, беззвучно идет Архангел. Он ступает широко и нежно, ставя на снег ногу осторожно, и снег тает и течет ручьями под горячей стопой. На снегу остаются темные следы. Они полны, как чаши, талой водою.
Архангел подходит ближе, ближе. Богородица его не видит. Не слышит: так тихо он дышит. Так тихо, широко раскинул он многоперые, могучие, в размах сосновой кроны, крылья. Она все прядет, и быстро вертится в узких розовых пальцах деревянная крестовина, и мотает желтую грязную шерсть бесконечное Время.
Наледь хрустнула под Архангельской ногой. Она обернулась.
– Ах! – говорит Она тихо и нежно. – Как ты светел, Небесный!
Архангел протянул Ей подснежник.
– Разве уже весна? – удивилась Богородица, взяла цветок осторожно и подняла на Архангела морозные, светло-синие, ярко-ледяные, чистые зимние глаза. – Разве уже подснежники расцвели на проталинах?
Архангел улыбается, и нежный рот его плывет талой, текучей водой. Березы шумят над его головой. Русые кудри пропитаны ледяным ветром.
– Да, уже весна! – говорит он и глядит, как Богородица склоняет лицо к цветку и вдыхает запах, и целует лепестки. – Весна наступила!
– А снег – почему?..
Отсвет медного старого нимба на детских, прозрачных лепестках.
Архангел становится перед Богородицей на колени в снег.
– Ты – Северная Богородица! – Слова излетают, как птицы весенние, из его рта. – Ты – Царица Белого моря и Карского! Лесов Двинских и Архангельских! Песков и льдов белых, серебряных! Княжества Твои медвежьи, угодья заячьи! Шубы Твои, Царица, – беличьи и росомашьи… поляны Твои оленьи, морошковые…
– Что же это на главе Моей? – Она поднимает белые, розовые юные руки и осторожно ощупывает голову.
– А это корона Твоя Царская на главе Твоей! Это золото Твоих рек северных, это серебро ручьев Твоих, под тонким льдом гремящих… Аквамарины озер Твоих лесных, изумруды еловых копей твоих грибных! Сапфиры, острые сколы торосов Твоих соленых, морских… сапфиры и цитрины… Драгоценной короной увенчал Тебя Господь, возлюбивший Тебя! Сына родишь Ты от Господа! Слышишь, Мария?!
