— У меня все, — сказала Ирина, освобождая место у терминала. — Кирилл Петрович, пойдемте покурим?
Они вышли, а Птицын остался один. Он довольно быстро набрал на компьютере то, что рассказал Максимову и Колосовой, а потом, испытывая легкое чувство стыда, отстучал следующее: «В приватной беседе со мной Максимов предположил, будто побег Полины есть „московская разработка“, и посоветовал не проявлять излишней активности».
После этого он быстро нажал на клавиши, включающие лично его шифровальную программу, упаковал файл текста и подал на выход.
Когда на мониторе возникла надпись: «Принято. Ждите ответа», в кабинет вернулись Максимов и Колосова.
— Ждем-с! — преувеличенно весело сказал Птицын. Через пять минут появилась надпись: «Идет прием информации».
— Странно, — заметила Ирина, когда после распаковки файла он оказался состоящим только из двух абзацев.
— Ничего странного, — приглядевшись к шифрам, произнес Максимов. — Просто, как поется в песне, «полковнику никто не пишет»…
ЗА НАШЕ СЧАСТЛИВОЕ РАБСТВО…
Оказывается, нет ничего лучше, когда голова ни о чем серьезном не думает. Не то чтоб не думает вовсе, но и не мается всякими там сомнениями, переживаниями, опасениями, воспоминаниями, которые теребили Юркин мозг еще совсем недавно. Наверное, и Надька тоже нечто подобное испытывала. Даже если бы им сейчас начали всерьез, долго и нудно объяснять, что они оказались в абсолютном рабстве у Полины, что они шагу не могут сделать без ее контроля и, наконец, что все их эйфорическое счастье — это всего лишь следствие внушения со стороны экстрасенсихи, они не поняли бы ни слова и только расхохотались бы в ответ на эту лекцию. Это было бы столь же бесполезно, как объяснять ширнувшемуся и уже кайфующему наркоману всю пагубность его порока. Собственно, семейство Таранов почти ничем не отличалось от тех, кто балдел, накурившись анаши, вколов себе дозу героина или нанюхавшись кокаина. Только причина их общего кайфа состояла не в химическом, а в суггестивном воздействии. Ну и, конечно, кое-какие симптомы различались. Например, никаких глюков они покамест не видели, хотя в принципе, если бы Полина захотела, она запросто могла их устроить. И депресняк с ломкой им тоже не грозил — по крайней мере, до того момента, пока Полине не захотелось бы их помучить.
Но пока у самой Полины было прекрасное настроение. Во-первых, от того, что она смогла реализовать свою мечту и, не затратив слишком много энергии, добраться сюда, в этот рай земной, и привезти с собой партнера и партнершу. Во-вторых, она испытывала невероятное упоение своей властью и силой, Не только над Юркой и Надькой, но и вообще над людьми. Она прекрасно сознавала, что может управлять не только людьми, но и всеми иными живыми существами, имеющими мозг и даже не имеющими его. Например, Полина знала, что ей под силу заставить дерево засохнуть в считанные часы или, например, расти быстрее, а цветок — распуститься до срока. Она могла бы дать сигнал — и сюда, вопреки инстинкту, сползлись бы все змеи, обитавшие на острове, а может, слетелись бы все комары и мухи. Наконец, ей ничего не стоило бы сейчас подозвать к берегу огромную хищную акулу, усесться на нее верхом и прокатиться по лагуне. Самое страшное, что ей при этом могло грозить, так это ободрать попку о шершавую шкуру чудища — тут, к сожалению, ее мозг ничем не смог бы помочь.
Но хотя все эти мысли то и дело вертелись в каштановой головке Полины, она все-таки на них не сосредоточивалась. Не хотелось ей никого убивать — даже дерево бессловесное. Не нуждалась она и в том, чтобы портить здешнюю идиллию нашествием змей, мух или комаров, и даже в том, чтобы напугать местных обитателей поездкой верхом на акуле. Нет, ей сейчас хотелось только наслаждаться всем, что мог принести этот земной рай. И голубизной неба, и лазурью моря, и солнечно-золотистым песком, и зеленью береговых гор, и богатством интерьеров шикарного бунгало — всем, что услаждало глаз. Ей хотелось, чтобы ее уши слышали легкий, успокаивающе шелестящий плеск волн, лениво накатывающих на песчаный берег лагуны, щебет незнакомых птиц в листве тропического парка, журчание фонтанчиков. И ароматы экзотических цветов, витавшие здесь, на берегу, и причудливо смешивавшиеся с запахами близкого моря, тоже служили ее, Полининому, наслаждению. А еще ей ужасно хотелось попробовать на вкус те тропические плоды, которые растут только здесь и которые не могут долететь до московских прилавков в своем первозданном виде. Наконец, Полина мечтала окунуться в теплые, но все-таки освежающие морские волны, полежать на песке голышом, подрумянить свою белую кожу солнечными лучами, поваляться на пышных постелях в блаженной прохладе, создаваемой кондиционерами. И не одной, конечно, а в обществе Юрки и Надьки.
Наверное, если бы кто-то наделенный такой же экстрасенсорной способностью, как у Полины, то есть умеющий читать мысли, смог проникнуть в содержимое ее мозга, он пришел бы к тому же поспешному выводу, к какому не раз — будучи в здравом уме, конечно! — приходил Таран. То есть посчитал бы, что у этой юной дамы не все в порядке с психикой и сдвиг по фазе произошел именно на почве секса.
Да, этот товарищ, ознакомившись с мыслями Полины, в принципе имел бы достаточно оснований, чтобы заподозрить ее в склонности к бисексуализму, садомазохизму, вуайеризму, эксгибиционизму и еще куче всяких «измов», известных психиатрам и сексопатологам. Пожалуй, он не увидел бы в Полининой голове только чего-либо близкого к геронто — или педофилии.
И все же диагноз был бы скорее всего слишком поспешным. Полина в общем и целом — не считая ее экстрасенсорных способностей, конечно! — оставалась вполне нормальной девицей, хотя и приближающейся к тому возрасту, который определяется известным грамматическим правилом «уж замуж невтерпеж». Более того, несмотря на то что Таран, общаясь с ней в разных ситуациях, составил о Полине не самое лестное мнение, как о жутко развратной и безтормозной бабе, она, по большому счету, такой вовсе не была. В принципе, родись Полина несколько раньше, ей вообще угрожала бы опасность остаться старой девой. И в школе, и в университете она постоянно комплексовала, считая себя некрасивой и даже уродиной, хотя была вполне симпатичной девочкой. Одевалась она тоже неплохо, благо родительские средства это позволяли, но опять-таки Полине казалось, что все на ней не так сидит, что ее фигуру никакие платья не поправят, а друзья и подруги над ней подсмеиваются. К тому же Полина оказалась в кругу достаточно умных, интеллигентных, но ужасно скучных ребят, которые начинали с ней философские беседы тогда, когда ей хотелось совсем другого. Сделать какие-то намеки, попытаться хоть чуточку приблизиться к тем, кто ей нравился, Полина стеснялась.
Между тем вокруг текла новая российская жизнь, издательства печатали «Камасутру» и «Ветку персика», телевидение крутило эротику и мелодрамы, а на «Горбушке» продавали кассеты и диски с «совсем горяченьким». Подружки рассказывали Полине о своих романах и случайных связях, а у нее только уши краснели и в трубочку сворачивались от обилия подробностей. Но на предложения посещать вечеринки и прочие мероприятия, где можно было встретиться с менее занудными парнями, чем те, что окружали Полину в университете, она, как правило, отвечала отказом. А если и приходила, то начинала стесняться, комплексовать и побыстрее убегала.
